абсолютно трезвым голосом прикрикнула на меня сдобнотелая служительница советской прокуратуры, искрясь испариной на спине и заднице, — Папа сказал! — безапелляционно припечатала она меня, будто бы статьёй УПК, — Нельзя тебе в город!
— У меня своё руководство, душа моя! — негромко, но твёрдо возразил я голозадой, но оттого не менее строгой, прокурорше, — И это ни разу не твой папа! Сказал же тебе, через три часа буду! А ты, если хочешь, можешь меня дождаться и после нашей ночной физкультуры уснуть у меня на груди! Ты ведь тоже, я надеюсь, соскучилась? И прошу тебя, пожалуйста, не звони никому по телефону, сама понимаешь, чем это для меня может закончиться!
Не слушая возражений резво соскочившей на пол барышни и самоотверженно отведя глаза от её колыхнувшихся сисек, я захлопнул дверь в парилку. А потом решительно двинулся в сторону калитки.
От ворот дачного массива мне предстояло прошагать по тропинке через темноту соснового леса почти километр. Времени у меня было в самый обрез, но бежать всё же смысла не было. От соседствующих между собой турбаз «Дубки», «Дзержинец» и «Волна», расположенных километров на восемь дальше по дороге от дачного массива, автобус должен был отойти через десять минут. Эти ведомственные турбазы своими территориями, включая пляжи, тянулись вдоль Волги. Дважды в сутки их объезжал автобус, обслуживающий их дневные и ночные смены персонала. С учетом времени подлёта, я вполне успевал на остановку у развилки. Дорога от турбаз до остановки радовала асфальтом, но петляла она между соснами и была шибко извилистой. По ней и легковушка не имела возможности разогнаться, а уж неуклюжий «ПАЗ», тем более. Тем не менее, шагу на всякий случай, я прибавил, потому, как другой оказии добраться до города уже не предвиделось. Разве, что только непрогнозируемые и совсем уж маловероятные попутки.
Поспешая по чуть различимой тропинке, я напрягал зрение, изо всех сил стараясь уберечь свою иноходную поступь от узловатых корней и кочек. Опасаясь подвернуть ногу и получить растяжение, я всё же отвлёкся, невольно вернувшись к мыслям о тяжкой доле безлошадного милиционера. Наличие в последнее время собственного или позаимствованного автотранспорта меня изрядно разбаловало. Теперь, когда злобный преступный умысел лишил меня колёс, я с трудом представлял, как буду обходиться без них.
Если честно, то мне до зубовного скрежета не хотелось отдавать, а, вернее сказать, бросать красную «шестёрку» «колбасного» нелегала. И все объективные факторы, включая моё революционное правосознание, решительно были на моей стороне.
Беглому майору этот неприлично красный автомобиль был опасной обузой. Безусловной и чрезмерно обременительной. Кроме того, сразу же, как только эта машинка попадёт в руки системы, её сначала, в соответствии с разбойничьей песней «Интернационал», до основания разрушат. То есть, разграбят. А затем… Затем эту красную колесницу ухари из ХОЗУ областного УВД бессовестно уценят до меньше тысячи рублей и реализуют сами себе. Впрочем, зная, кому принадлежала эта ухоженная радость экспортного исполнения, её могут от технического изнасилования уберечь. Не дав её на поругание младшему начальствующему составу, «шестёрке» позволят чуток отстояться. Прибрав её потом к рукам сразу же после приговора, в котором непременно будет упомянута конфискация имущества заместителя начальника городского ОБХСС.
Мне даже вспомнилась песенка из девяностых. Её тогда задорно исполнял один вертлявый недомерок. Он прыгал по сцене в генеральской шинели с чужого плеча и затейливо грассировал про есаула, который так безответственно бросил своего коня.
Автомобиль, на который я уже давно и основательно выделил слюну, был не мой. Да и я, надо признать, есаулом не был. Однако существенных препятствий, в плане бессовестного присвоения обэхээсного авто, в этих двух прискорбных обстоятельствах я всё равно не видел. Ибо большую часть сожженного бензина и намотанных на колёса своего личного транспорта километров, я осуществил, а вернее сказать, затратил исключительно в интересах службы. И только её, проклятой. По казённой надобности, это, если совсем простыми словами.
Пока ехал до города в пропахшем бензином «ПАЗике», со своей старушкой совестью я успел договориться. Осталось дело за малым. Надо было поженить документы своей разбитой машины с красной «шестёркой» низвергнутого майора Никитина.
Ссыпав в ладонь шофера двадцать копеек медью, я вышел на Революционной. Здесь стояли в ряд сразу четыре телефонных будки. Домашнего адреса Дергачева я не знал, зато я знал его домашний телефон. Сунув в прорезь телефонного автомата вместо опрометчиво отданной водиле «двушки» «дестюнчик», я взялся накручивать диск, сверяясь с цифрами на бумажке.
— Слушаю! — раздался в трубке голос начальника Октябрьского РОВД.
Сонливым подполковник не слышался, но недовольства в его баритоне хватало. Оставалось только догадываться, как часто телефонные звонки поднимают его по ночам с постели. Но каждый человек сам кузнец своего геморроя. Именно потому и спит спокойно главбух совхоза «Путь Ленина», а не начальник райотдела милиции. Хотя и это не факт, у главбухов тоже не всегда спокойный сон…
— Это я, Василий Петрович! — не стал я представляться, как положено, — Племяш ваш из Пензы, Николай! — бодрым голосом обрадовал я подполковника, — Проездом я, с поезда недавно, переночевать пустите?
Дергачев затормозил секунды на три, не больше. Через минуту я уже ловил такси. Если его домашний телефон поставили на ПТП, то вряд ли чухнут до утра. Заказчик прослушки сейчас отрабатывает взаимодействие щеки с подушкой и беспокоить его у «ушей» оснований нет. Мало ли племянников по всему Союзу может быть у подпола. Ну и я не во всесоюзном розыске, чтобы ради перестраховки среди ночи ставить на уши инициатора оперативно-технического мероприятия. Завтра утром отдадут справку, тем и обойдутся.
Проживал Василий Петрович неподалёку и у его дома я был минут через пятнадцать. Разумеется, входить в квартиру я не собирался. Расчет расчетом, а профессиональная осторожность диктует свои правила.
С шефом мы встретились на детской площадке и, не сговариваясь, двинулись в сторону соседнего двора. Судьбу искушать не хотелось. Начальник был одет по-домашнему. В синий спортивный костюм с динамовской эмблемой на груди. Наблюдать его, секущего, как рядовой опер, поляну, было непривычно. Впрочем, все мы, независимо от статуса и должности, люди-человеки. И любые из чувств, включая тревогу и издержки профессиональной деформации, нам не чужды.
— Что нового у нас, товарищ полковник? — не стал я изображать душевное спокойствие и умиротворение от благостного ночного эфира. — Говорят, что по городу ходят нездоровые толки? Или это всё вздор? — на идущего справа Дергачева я не смотрел, а так же, как и он, косился по сторонам.
И делал это, с вероятностью
