Он расхохотался, но внезапно осекся, поняв, что я не шучу.
– Боже мой! Какая у тебя бурная жизнь! Но не бойся. Ты не можешь умереть, пока живешь, а ты только начала жить. Что нового дома?
– На моей свадебной вечеринке откуда ни возьмись появился офицер Хроностражи, все хотел знать, где ты.
– Лавуазье?
– Да. Ты его знаешь?
– Думал, что знаю, – вздохнул отец. – Мы были напарниками почти семьсот лет.
– Он уверял, что ты очень опасен.
– Не более, чем всякий, кто осмеливается говорить правду. Как мама поживает?
– Хорошо, но ты мог бы уладить это недоразумение с Эммой Гамильтон.
– Мы с Эммой… то есть леди Гамильтон… просто друзья. Между нами ничего нет, клянусь!
– Вот сам ей это и скажи.
– Я пытаюсь, но ты же знаешь, какой у нее характер. Стоит мне только упомянуть, что я побывал где-то в начале девятнадцатого века, и она сразу же лезет в бутылку!
Я огляделась по сторонам.
– Где мы?
– В лете семьдесят второго года, – ответил отец. – На работе все в порядке?
– Мы нашли тридцать третью пьесу Шекспира.
– Тридцать третью? – удивился папа. – Странно. Когда я отнес все пьесы тому актеришке Шекспиру для распространения, там было всего восемнадцать.
– Может, актеришка Шекспир сам начал писать? – предположила я.
– Черт побери, а ты права! – воскликнул он. – Способный парень, я это тогда же понял! Скажи, сколько сейчас комедий?
– Пятнадцать.
– Но я-то давал ему только три. Наверное, они оказались так популярны, что он принялся сочинять сам!
– Тогда понятно, почему все эти комедии так похожи друг на друга, – добавила я. – Чары, совершенно неотличимые близнецы, кораблекрушения…
– …герцоги-узурпаторы, мужчины, переодетые женщинами, – подхватил отец. – Может, ты и права.
– Минуточку! – начала было я, но отец, ощутив мое беспокойство сквозь массу на первый взгляд невозможных парадоксов своей работы в потоке времени, жестом заставил меня замолчать.
– Когда-нибудь ты все поймешь, и все окажется совсем не таким, каким представляется сейчас.
Наверное, вид у меня был идиотский, поскольку он снова посмотрел на дорогу, прислонился спиной к рекламному щиту и продолжил:
– Запомни, Четверг: научная идея, как и любая мысль – будь то религиозная, или философская, или еще какая, – всего лишь мода, только долгоживущая. Нечто вроде рок-группы.
– Научная мысль – вроде рок-группы? И как прикажешь это понимать?
– Ну, группы появляются все время. Они нам нравятся, мы покупаем диски, постеры, смотрим их по телевизору, творим кумиров, пока…
– …не появляется следующая рок-группа?
– Именно. Аристотель – рок-группа. Очень хорошая, но всего лишь шестая или седьмая. Он оставался кумиром, пока не появился Исаак Ньютон, но и Ньютона сместила с пьедестала следующая рок-группа. Те же прически, но другие движения.
– Эйнштейн, да?
– Да. Улавливаешь смысл?
– Значит, наш образ мыслей всего лишь каприз моды?
– Именно. Трудно представить себе новый образ мыслей? Попытайся. Пропусти тридцать-сорок рок-групп после Эйнштейна. Из далекого будущего Эйнштейн покажется нам человеком, уловившим отблеск истины и написавшим одну прекрасную мелодию и семь позабытых альбомов.
– Ты к чему это, пап?
– Да я уже почти закончил. Представь себе рок-группу, такую замечательную, что тебе больше ни на какую другую и смотреть не захочется и никакую другую музыку слушать тоже.
– Трудно вообразить. Но можно.
Он дал мне несколько минут на осознание.
– Вот когда у нас появится такая рок-группа, дорогая моя, все, над чем мы ломали голову, станет кристально ясным и мы сами посмеемся над собой – как это мы не додумались раньше!
– Точно?
– Конечно. И знаешь, что во всем этом самое лучшее? Это чертовски просто!
– Понятно, – с некоторым сомнением ответила я. – И когда же появится эта замечательная рок-группа?
Папа вдруг посерьезнел.
– Вот потому-то я и здесь. Может, и никогда, хотя это было бы весьма некстати в великом ходе вещей, уж поверь мне. Видишь велосипедиста на дороге?
– Да.
– Так вот, – сказал он, сверяясь с большим хронографом на руке, – через десять минут он погибнет – его собьет машина.
– И что? – спросила я, понимая, что чего-то не улавливаю.
Он украдкой огляделся по сторонам и понизил голос.
– Похоже, здесь и сейчас произойдет ключевое событие, которое поможет нам предотвратить уничтожение всей жизни на планете!
Я посмотрела ему прямо в глаза. Отец был серьезен.
– Ты ведь не шутишь?
Он покачал головой.
– В декабре тысяча девятьсот восемьдесят пятого года – вашего тысяча девятьсот восемьдесят пятого года – по какой-то непонятной причине вся органическая материя в мире превратится… вот в это.
Он достал из кармана пластиковый пакет. В нем подрагивала густая непрозрачная розовая слизь. Я взяла пакетик и встряхнула его, с любопытством разглядывая содержимое, и тут мы услышали громкий визг шин и глухой удар. Мгновением позже перед нами приземлились изломанное тело и покореженный велосипед.
– Двенадцатого декабря в двадцать тридцать плюс-минус пару секунд вся органическая материя на этой планете – все растения, насекомые, рыбы, птицы, млекопитающие и три миллиарда человек – начнут превращаться вот в это. Это конец. Конец жизни, и та рок-группа, о которой я тебе говорил, никогда не появится. Проблема в том, – продолжал он, но тут хлопнула дверь машины, и мы услышали топот, все ближе и ближе, – что мы не знаем почему. Хроностража сейчас не занимается работами в будущем.
– Но почему?
– Да все воюют за улучшение условий труда. Бастуют, требуя сокращения рабочих часов. Не уменьшения их количества, пойми правильно; просто они хотят, чтобы те часы, когда они работают, получались… гм… короче.
– Значит, пока те, кто работает в будущем, бастуют, мир может погибнуть и все умрут, включая их самих? Они что, спятили?
– С точки зрения забастовки, – сказал отец, нахмурив брови и примолкнув на мгновение, – стратегия неплоха. Надеюсь, они успеют вовремя выработать новое соглашение.
– А если нет, то мы узнаем об этом, когда мир начнет загибаться? – саркастически заметила я.
– Да придут они к какому-нибудь соглашению, – улыбнулся отец. – Споры вокруг ставок за укороченные дни длятся уже двадцать лет, – легко тратить время, когда его у тебя навалом.
– Хорошо, – вздохнула я, стараясь не слишком глубоко вникать в причины забастовок ТИПА-12. – Мы-то что можем сделать для предотвращения этой катастрофы?
– Глобальные катастрофы – как круги на воде, Душистый Горошек. Всегда есть эпицентр – место в пространстве и времени, где все началось, пусть даже с чего-то безобидного.
