Мейсон отложил счета, оделся — брюки, теплая вельветовая рубашка темно-зеленого цвета и «душегрейка»-безрукавка лежали на стуле возле кровати — и пошел в ванную, соединенную со спальней. Вода оказалась слишком холодной, и Мейсон пустил из левого крана сильную струю, а сам, услышав в коридоре шум, вышел посмотреть, что происходит. Будучи в мрачном расположении духа, он бросил взгляд на часы, сердито посмотрел на стоявшего к нему спиной экскурсовода и группу из шести или семи человек, которые внимательно…
В груди образовалась пустота, и сердце ухнуло в нее, как сорвавшийся с троса лифт. В следующую секунду пустота обернулась камнем, в котором сердце и застряло, остановилось, застыло.
Рядом с рыцарем в латах, изображавшим воина из армии Карла Первого, стояла и внимательно слушала Коллинза девушка… Кэтти. Да. Не могло быть никаких сомнений. Огромные серые глаза (конечно, серые, он так и предполагал, хотя иногда ему казалось, что глаза у Кэтти должны быть синими, как небо в Южной Англии), ямочка на подбородке, которую он так любил целовать в своем воображении и даже пытался дотронуться — очень аккуратно, чтобы ощутить нежное прикосновение, — и волосы были уложены так, как Мейсон привык видеть…
Одежда, впрочем, была другой — Кэтти носила приталенное длинное платье, не скрывавшее ее замечательной фигуры, а на стоявшей перед ним девушке была узкая коричневая юбка и светло-сиреневая теплая блузка, под которой угадывалась высокая грудь.
— Кэтти, — не удержался Мейсон от непроизвольного возгласа. Девушка отступила к стене, а потом, будто взгляд Мейсона обладал гипнотическим действием, медленно начала к нему приближаться. Он смотрел ей в глаза, которые, конечно, что-то говорили, о чем-то просили, что-то отвергали, и Мейсон, не понимая, все-таки отвечал — тоже взглядом, как привык в долгих разговорах, когда порой за всю ночь не было сказано ни одного слова, а высказано тем не менее столько, что иной паре хватило бы на всю совместную жизнь.
— Извините, — произнесла наконец девушка, подойдя к Мейсону так близко, что он ощутил легкий запах ее духов, — мы, как мне кажется, не знакомы…
— Но ведь ваше имя Кэтти… Кэйтлин, верно? — спросил Мейсон, еще не вполне понимая происходящее.
— Нет, — улыбнулась девушка. — Меня зовут Катарина. А вы Джошуа Мейсон, хозяин этого замечательного замка?
— Катарина, — повторил Мейсон. Почему Катарина? Катарина… Кэтти. — Вам здесь понравилось?
— Очень, — сказала Катарина и отошла на шаг, поняв, должно быть, что на них смотрят, и надо соблюдать приличия. — Здесь все, как настоящее. И такое знакомое. Мне кажется, что я это уже видела…
— Конечно, видели, — вмешался Коллинз, — все здешние экспонаты воссозданы по эскизам реальных костюмов и доспехов елизаветинской эпохи, вы ведь учились в школе, мисс, и, конечно, видели иллюстрации…
Он так бы и продолжал свою нескончаемую лекцию, но Мейсон легко отодвинул его плечом и сказал Катарине, будто они были здесь одни:
— Пойдемте, я должен у вас спросить…
И пошел, не оглядываясь, уверенный почему-то, что девушка следует за ним, как всегда следовала за ним Кэтти, когда он водил ее по этому дому, показывая его тайные уголки.
В дальнем конце коридора был небольшой закуток, где, по замыслу архитектора, должен был стоять старинный бельевой шкаф. Шкаф уже был заказан, но еще не готов, и сейчас Мейсон, намеревавшийся устроить по этому поводу скандал, был нерадивым мебельщикам благодарен, потому что здесь, в закутке, они с Кэтти… с Катариной… остались вдвоем, под светом факела — электрического, конечно, но очень похожего на настоящий.
— Простите, — сказала девушка, — я не понимаю…
— Кэтти, — произнес Мейсон пересохшими губами. — Это же ты, Кэтти, я не могу ТАК ошибиться.
Если она сейчас скажет «простите, сэр, вы ведете себя непристойно», он умрет на месте.
— Знаете, — сказала Катарина, — здесь у вас все так странно… Мне кажется, что вы… Нет, наверно, мне только кажется.
— Что тебе кажется, Кэтти?
— Вы хотите так меня называть?
— Но это ведь твое имя, верно?
— Ну… Так меня звала только мама, когда я была совсем маленькая. Для всех я Кэтрин.
— Кэтти… Господи, ты… Дай мне руку, пожалуйста.
Если она отдернет руку, он тут же умрет и рассыплется в прах.
Катарина протянула правую руку, пальцы ее оказались тонкими, длинными, мягкими, теплыми, точно такими, какими и должны были быть пальчики его Кэтти, он столько раз видел их перед собой, полупрозрачные, но в точности такие, как…
— Простите, — произнес он, волнуясь, держал ее руку и не собирался отпускать, — простите, что я… Вы… откуда?
Он хотел сказать «Из какого времени?», но она поняла его так, как считала правильным.
— Я живу в Нью-Милле, мы с вами, в общем-то, соседи, мистер Мейсон.
— Джош…
— Мы с вами соседи, Джош, в хорошую погоду отсюда можно, наверно, разглядеть наш дом. И если вы отпустите мою руку, я покажу вам…
— Извините, — сказал он, и все вокруг подернулось туманом — не реальным, а таким, в который погружается мир, когда сильно волнуешься и видишь только то, что способно вместить сознание, а его сознание способно было воспринимать Кэтти, одну лишь Кэтти.
Когда он очнулся, то обнаружил, что сидит напротив Кэтти за кухонным столом, в доме тихо, включены бра, за окном темно, и, похоже, никого в природе не осталось, кроме них двоих, Кэтти держала в руке огромную чашку кофе и непринужденно рассказывала:
— …А потом мы с Мэгги провалились на экзаменах в колледж, и я пошла работать в магазин игрушек, что на Диксон-стрит, впрочем, вы не знаете, вы, наверно, не часто бываете в Нью-Милле, хотя это совсем рядом…
— Не часто, — согласился он. — А обо мне, знаете, все говорят, что я немного не в себе, потому что построил этот дом в стиле шестнадцатого века, но я не мог поступить иначе и хочу, чтобы вы это поняли…
— Я понимаю, — тихо произнесла Кэтти, поставив чашку на стол. — Я тоже… Мне иногда кажется, что я слышу голос, который говорит: сделай так, и я не понимаю, почему я должна поступить так, а не иначе, но я слушаюсь и делаю, это называется интуицией, и она еще ни разу меня не обманывала. Интуиция подсказала вам, что такой дом сегодня — самое выгодное вложение капитала…
— Вы так думаете? — с сомнением сказал Мейсон. — А по-моему, я построил этот дом для того…
Он замолчал, не в силах произнести фразу, которая уже сложилась в его сознании, он боялся, что сказанные вслух слова нарушат шаткое равновесие, уничтожат ауру разговора…
— Для того… — повторила Кэтти.
— Чтобы однажды сюда приехала экскурсия из Нью-Милла, и я смог увидеть вас такой, какой всегда себе представлял. Я люблю вас, Кэтти.
