— Для того… — повторила Кэтти.
— Чтобы однажды сюда приехала экскурсия из Нью-Милла, и я смог увидеть вас такой, какой всегда себе представлял. Я люблю вас, Кэтти.
Все. Слова сказаны, будь что будет.
Кэтти. Воплощение той, кто будет ждать его в полночь. Он объяснит ей. Она поймет. Прошло четыре века, и Кэтти воплотилась в новом теле, это так естественно…
Мейсону и в голову не пришло, что, вновь воплотившись, Кэтти не могла оставаться призраком, он не подумал об этом, потому что не верил в реинкарнации, как до поры до времени не верил в существование привидений.
— Вы совсем меня не знаете… — пробормотала Кэтти, но слова, произнесенные Мейсоном, не были ей неприятны.
— Я знаю вас тысячу лет!
— Вы обещали отвезти меня домой, — сказала Кэтти.
Мейсон не помнил, что обещал это, но наверняка так и было, раз она не вернулась в Нью-Милл с экскурсией.
— Конечно, — кивнул он. — Но сначала скажите… Мы ведь еще увидимся? Я…
Кэтти протянула над столом руку и приложила ладонь к губам Мейсона.
— Не надо, — покачала она головой. — Просто отвезите меня домой, хорошо?
Дорога прошла в молчании. Нет, они, конечно, говорили, но каждый свое и — молча. Им обоим казалось, что они вполне понимали друг друга.
— Вот мой дом, видите, слева? — сказала Катарина.
— Мы увидимся завтра? — спросил Мейсон.
— Если хотите… Я работаю до семи, это сегодня у меня был отгул, вот я и решила…
— Я заеду за вами в семь, и мы вместе поужинаем, — решительно сказал Мейсон.
* * *
Он ждал ее в полночь и почему-то был уверен, что она больше не придет. Живая Кэтти и Кэтти-призрак не могли существовать в одном мире, к этой мысли Мейсон пришел самостоятельно. О том, что еще прошлой ночью к нему приходила его любимая, в то время, как она же спала в своей постели в шести милях от замка, Мейсон так и не подумал. Он вообще не способен был думать ни о чем, кроме того, что касался руки своей Кэтти, трогал ее пальцы, ловил ее взгляд, ощущал теплоту ее тела и аромат ее духов, губы ее были слабо подкрашены светло-розовой помадой, а на левой щеке, оказывается, была едва заметная родинка, и, конечно, он не мог видеть эту родинку раньше, потому что в полумраке не все можно разглядеть, особенно когда звезды просвечивают сквозь…
Часы в коридоре пробили полночь, и Кэтти не появилась. «Значит, все верно, — подумал Мейсон. Она вернулась в мир. В образе Катарины». Нелогичность этого предположения его совершенно не беспокоила. Кэтти-призрак больше не придет. Он построил для нее замок, а она…
Мужчины порой бывают еще менее логичны, чем женщины.
Он забыл, что часы спешили на полторы минуты. Кэтти вышла к нему из стены — в последние ночи она любила удивлять его, выходя из стен, запертых комнат или даже из-под пола, будто поднималась по невидимой для Мейсона лестнице.
— Милый, — сказала она. — Ты так взволнован сегодня. Ты весь светишься.
— Кэтти… — только и смог сказать он. — Господи, как же… Ты… Прости меня.
— Простить? — удивилась Кэтти. — Ты не сделал мне ничего плохого.
— Сделал, — упрямо сказал Мейсон, не желая поблажек. — Я познакомился с девушкой, которая… для которой… Я с тобой познакомился, Кэтти! — выпалил он. — С тобой во плоти! Я не мог ошибиться, такие вещи ощущаешь на уровне… на уровне… Это твое воплощение, инкарнация, ты пришла в мир…
— Джош, — грустно произнесла Кэтти, прижав к груди тонкие руки, — ты полюбил земную женщину.
— Я полюбил тебя! Это ведь ты…
— Нет, Джош. Я — вот, перед тобой. Если бы моя душа воплотилась в теле женщины, то произошло бы это в момент ее рождения… Сколько ей лет, Джош?
— Ну… Я думаю, около двадцати.
— Значит, я никак не могла бы появиться здесь прошлым летом… Душа у человека одна, Джош.
— Получается… — упавшим голосом произнес Мейсон, ощущая собственную убогость. Господи, как же он глуп, если не сумел додуматься до такой простой вещи.
Но и ошибиться он не мог тоже. Катарина — это Кэтти. Катарина — ее земное воплощение. Они — одно. Иначе…
— Ты любишь меня, Джош? — спросила Кэтти и начала заламывать руки, как тогда, в первый вечер, когда ей было плохо, так плохо, что она готова была выть от тоски, неожиданно оказавшись в чужом для нее и враждебном мире.
— Да, — сказал Мейсон, потому что не мог ответить иначе. Если бы он сказал «нет», то предал бы не только Кэтти, но и Катарину, это он знал точно, но и сказав «да», он предавал их обеих, потому что…
Мейсон не смог бы внятно сформулировать причину, — но знал — это так.
Ночь прошла, как обычно, в разговорах о том, что любовь способна творить чудеса, в легких попытках прикосновений, но главное — в ощущении близости, которой у Мейсона никогда не было, никогда и ни с кем, это было странное и до сих пор не объясненное притяжение, когда знаешь, что не сможешь коснуться, не сможешь не только снять с Кэтти платье, скрывавшее прекрасное тело, но даже до родинки на щеке не сможешь дотронуться, вот же она, эта родинка, раньше он, должно быть, плохо присматривался или свет падал не так, как нужно, а сейчас Мейсон ясно видел родинку именно там, где и должно ей быть, потому что…
Но это действительно невозможно!
Что может быть невозможного в мире, где живут призраки?
Мейсон протянул руку и коснулся щеки Кэтти — нежно, будто это было облако, сгусток тумана, игра воображения.
Кэтти грустно улыбнулась.
— Я не нужна тебе больше, — сказала она. — Ты нашел свою земную любовь.
— Я люблю тебя, — сказал он совершенно искренне. Сейчас Катарина казалась ему фантомом, выдумкой, ложной памятью. — Если ты не придешь завтра, я умру.
В этом он тоже был совершенно уверен.
— Я не могу не приходить, — сказала Кэтти, — даже если ты бросишь меня. Не могу. Это мой замок. Здесь меня настигла смерть. Я должна…
— И только поэтому…
— Я должна… — повторила Кэтти и скрылась в стене, потому что сквозь высокое окно в торце коридора проникли в дом первые лучи рассвета.
* * *
В семь вечера Мейсон стоял на Диксон-стрит у входа в магазин игрушек и наблюдал, как широкоплечий мужчина опускает жалюзи на витрине. Катарина вышла несколько минут спустя.
— Здравствуйте, — со стеснением в голосе сказал Мейсон. — Здравствуйте, Кэтти.
Катарина рассмеялась.
— Хорошо, — сказала она, — зовите меня так, если вам нравится. А я буду звать вас Джош.
— Да, — сказал он, протянул руку и дотронулся до родинки на ее левой щеке.
Потом они… Что же они делали в тот вечер? Посидели в кафе, это Мейсон помнил совершенно отчетливо, а все остальное смешалось в памяти, как в хорошей порции рождественского салата, который готовила его мать, и он никогда не мог сказать точно, что же она туда клала, но на всю жизнь запомнил удивительный, божественный вкус, оставшийся на языке, как поцелуй, которым они с Катариной обменялись — может, на улице в тени какого-то дома, а может, в темном углу бара или у входа в ее дом, а скорее всего, в каждом из этих мест и еще в десятке других.
