Повисла тишина. Тишина была густой, тяжелой, напряженной, пронизанной неумолимыми звуками природы – жужжали насекомые, где-то вдалеке струилась вода, – и каждый шаг казался оглушительным взрывом. Гейбу было не по себе. Его терзало какое-то предчувствие. Сердце Лилли билось быстрее обычного. Через некоторое время она вытащила из-за пояса пистолеты и пошла дальше, держа их перед собой.
Они прошли еще около четверти мили – русло ручья петляло среди бесконечных берез и сосен – и начали подозревать, что следы ведут их в ловушку. Тревожные звуки вернулись. Лилли слышала, как недалеко от них хрустят ветки и ритмично шуршит листва, но понять, откуда доносится шум, было невозможно. В воздухе чувствовался смрад мертвецов.
Все подняли оружие, положили пальцы на спусковые крючки, передернули затворы, расстегнули ножны. Глаза стали рыскать по сторонам, сердца громко застучали, мускулы напряглись, уши навострились, по спине побежали мурашки. Лес ожил множеством звуков, и движущимися тенями, и вонью – и это сводило всех с ума. Но откуда наступали мертвецы? Лилли замедлила шаг, вгляделась в листву и внезапно подняла руку.
– Стоп! – громким шепотом скомандовала она, и все замерли на месте. – Все на землю. ВНИЗ! Сейчас же!
Все как один переместились и притаились за поросшими мхом валунами, погруженными в глину. Подняв оружие, все повернулись к Лилли и посмотрели на нее тревожными глазами, а сама Лилли выглянула из укрытия.
Ярдах в пятидесяти от них она заметила просвет среди деревьев, за которым виднелась поляна – просторный, заросший травой луг, – забитая темными фигурами. Сердце Лилли забилось чаще. Справа от нее извивалась узкая тропинка, которая вела от ручья к поляне. Посмотрев на остальных, она молча махнула рукой в сторону тропинки, а затем указала на несколько поваленных деревьев, лежащих в некотором отдалении от них.
Все затаили дыхание и пошли за ней, стараясь не вставать в полный рост и двигаться как можно тише. Лилли вывела их из оврага, и они укрылись за массивными стволами. С этой позиции каждый из них видел поляну сквозь листву деревьев.
– Боже… Да у них тут конференция, – прошептала Лилли, осознавая весь ужас кошмарного пастбища.
Огромная, длиной в пять футбольных полей, влажная от дождя поляна, поросшая дикими травами и раскрашенная множеством цветов – от желтых одуванчиков до красного водосбора, – была заполнена ходячими всех сортов. Часть из них сгрудилась возле обглоданного скелета оленя, над которым роились мухи, а остальные бесцельно бродили по кругу, как пьяные часовые. Кое-кто с трудом двигался из-за отсутствия конечностей или серьезных повреждений корпуса, в то время как другие выглядели так, словно их потрепанную одежду специально изорвали и забрызгали желчью. Лучи солнца освещали это жуткое пастбище, в дальних углах в воздухе, как призрачный снег, летал тополиный пух. Раздавалось слабое хрипение как минимум пятидесяти ходячих.
– Лилли, милая, – наконец тихо начал Дэвид Штерн, – не передашь мне бинокль?
Лилли скинула со спины рюкзак, раскрыла его, вытащила небольшой бинокль и протянула его Дэвиду. Тот приставил его к глазам и изучил лежащую прямо перед ними поляну. Остальные недоуменно смотрели на нее. Остин сидел рядом с Лилли и тяжело дышал. Его волнение, казалось, было осязаемо. Гейб держал палец на спусковой скобе автомата. Ему явно не терпелось уложить все стадо несколькими точными очередями.
Начав шептать что-то, Лилли услышала, как Дэвид Штерн бормочет себе под нос:
– Нет… нет… О боже, нет… нет, – подкрутив фокус, он плотнее прижал бинокль к глазам. – Господи Иисусе… Только не говорите…
– Что?! – не выдержала Лилли, вне себя от страха. – Дэвид, что там?
– Слева, возле оленя, – ответил он. – Тот, что ходит в углу сам по себе.
Лилли посмотрела в бинокль, обнаружила одинокого ходячего в юго-восточном углу поляны, и все ее тело содрогнулось от отчаяния, как только она узнала жалкого мертвеца, бродящего по траве. На мгновение ее желудок скрутило от характерного для первого триместра недомогания, глаза обожгло огнем. В дрожащем и чуть туманном секторе обзора бинокля Лилли разглядела знакомую бандану, повязанную на голову высокого мужчины, и темные баки по обе стороны некогда красивого лица, которое теперь представляло собой кошмарную бледную маску с кадмиевыми глазами и жутким безгубым ртом.
– Черт, – едва слышно выругалась Лилли.
Гейбу и Остину тоже не терпелось заполучить бинокль, и Лилли передала его им.
По очереди каждый из них посмотрел сквозь линзы на залитую солнцем поляну и каждый без слов дал понять, что узнал одинокого ходячего – Остин всплеснул руками, а Гейб с шипением выдохнул сквозь стиснутые зубы.
– Как думаешь, что случилось? – спросил Остин, смотря на Лилли.
Лилли снова посмотрела в бинокль и пробормотала, оглядывая поляну:
– Наверняка не скажу, но похоже… Не знаю… Видишь ту глубокую колею, которая подходит к поляне с восточной стороны?
– Ага, вижу.
– Я тоже заметил ее, – вступил Дэвид, – похожа на следы большого автомобиля – грузовика, фургона, автодома, чего-нибудь такого.
Лилли изучила полукруглый след, оставленный грузовиком или фургоном в том месте, где они либо вышли из-под контроля, либо резко остановились. Почему-то ей казалось, что эта колея каким-то образом связана с гибелью Мартинеса.
Она снова направила бинокль на одинокого ходячего в углу поляны. Мертвец, который некогда был Цезарем Рамоном Мартинесом – бывшим учителем физкультуры из Огасты, штат Джорджия, истинным одиночкой с ярко выраженными лидерскими качествами, – неуклюже шагал туда-сюда в облаках тополиного пуха и лучах солнца, не имея никакой иной цели, кроме добычи еды. Его руки и торс – это было видно даже издалека, даже через линзы бинокля, – были, похоже, сильно обглоданы и разодраны множеством прогнивших зубов. Из вспоротого живота торчали окровавленные внутренности, в дыру в заляпанных грязью штанах выглядывал фрагмент белой кости, из-за чего при ходьбе он не только шаркал ногами, но и сильно хромал.
Вид этого человека, превратившегося в такую жуткую оболочку, поразил Лилли, и внутри нее разлилась невероятная тоска. Она не слишком хорошо знала Мартинеса – хорошо его, пожалуй, не знал никто, ведь он не отличался общительностью, – но в минуты затишья, которые время от времени возникали у них в течение этого года, он рассказывал о своей жизни до эпидемии. Он жил очень скромно. Никогда не был женат, не имел детей, почти не общался с родителями, но любил преподавание, любил тренировать футбольные и баскетбольные команды в средней школе имени папы Иоанна. Когда началась эпидемия, многие собрались в здании школы, надеясь защитить детей и отбиться от первых волн мертвецов. Сам Мартинес пытался спасти целый класс, закрыв его в спортивном зале, но все это было тщетно. До конца жизни его преследовали кошмары о том дне – крики учеников, зовущих маму, звон разбивающихся стекол, хрипы ходячих, чудовищной армией атакующих спортзал… Но хуже всего было чувство вины. Мартинесу с трудом удалось спастись, он пробился к выходу на парковку, но так и не смог забыть жуткие вопли детей у себя за спиной и страшные звуки безумной трапезы ходячих, пожирающих целый класс.
