Тьмой?
В романе точно бы написали про зловещие отсветы пламени, но Эва слишком устала. А дурацкая фраза сама собой в голове появилась. Может, самой роман написать?
- Я… я чувствую это, - рука легла на грудь мужчины и вдавила её в постель. – Эва… я… это… я смогу… я вижу.
- Я вижу, что тебе точно не следовало сюда приходить.
- А ты… ты видишь?
- Что?
Эва вздохнула и с жалостью поглядела на лежащего. Мало того, что ранен, так еще и Тори теперь… но может, если без сознания, то ему не очень больно? Эва на это надеялась.
- Вот…
Она не будет смотреть на обнаженную мужскую грудь! Она… она в обморок должна бы грохнуться. От стыдливости. Но, кажется, со стыдливостью у Эвы явный недобор.
- След, здесь… - а вот у Торы точно ни стыдливости, ни сомнений. Её палец скользнул по коже. – И из него сочится.
- Нет тут никакого следа!
Эва нахмурилась и… решилась потрогать. Кожа была теплой и влажноватой немного. Боги, если кто узнает, то… то остатки её репутации… в общем, её даже в старые девы не примут.
- Есть! – упрямо повторила Тори.
- Но я не вижу!
- Это и интересно… но… вот это темное… - она осторожно подняла пальцы, зачарованно глядя на них. – Оно… мое. Я его заберу.
- Тори…
- Не мешайся, - она дернула головой и оскалилась. – С-слышишь?
- Слышу, - Эва поднялась, к счастью, боль прошла, а слабость, пусть и осталась, но не такая, чтобы вовсе невозможно было пошевелиться. – Ты… ты только не убей его, ладно?
Надо уходить.
Позвать… отца. Или лучше Берта. Берт, он поймет, в чем дело. И что не так с Тори. А… а с ней определенно что-то было не так.
Она склонилась над лежащим. И пальцы её растопыренные застыли над грудью его. Показалось, что воздух под ними сгустился, а в нем прорезались тончайшие нити.
Нити…
Нет, показалось.
А вот лицо Тори. Такое… чужое вдруг. Хищное. Оно пугало. И Эва, закусив губу, решительно подняла подол рубашки.
Она выберется из подвала.
И…
И с Бертом она столкнулась на лестнице. А еще с отцом, который поглядел так, что захотелось под землю провалиться. Хотя они и без того под землей. Интересно, есть ли что-то ниже подземелий?
А если есть, то…
- Я… - она поняла, что голос звучит сипло. – Папа… мы не специально. Просто… Тори надо было.
Отец тяжко вздохнул.
А Берт поинтересовался:
- Зачем?
- Не знаю. Она… но мы видели! Все видели! Тот дом. И людей. Там был один, который… Тори сказала, что от него пахнет хорошо, но как по мне, так воняло просто-напросто невыносимо! И дом со мной согласен. Ему этот человек не нравился категорически. Но… - она споткнулась. – А он еще сделал девушку неживой! Ту, которая пришла с тем мужчиной, которого Тори…
Она опять запнулась.
- Ясно, - Берт тоже вздохнул. – Что ничего не ясно, но потом расскажешь подробнее.
Эва с облегчением кивнула.
И еще подумала, что теперь её точно запрут и, скорее всего, не в университете.
- Так что там с Тори? – уточнил Берт и стянул халат, оставшись в длинной ночной рубашке.
Эва, правда, выглядела не лучше.
И… и замерзла, оказывается. Она и сама не заметила, насколько замерзла. Но халат оказался большим и теплым.
- Она… там… она говорит, что у него рана и из нее сочиться. Но раны нет! Я сама… - Эва вовремя осеклась. Не стоит им знать, что она не только смотрела, но и трогала… это. – А она… она руку подняла. И растопырила. И под ней воздух… ну совсем жуть.
Тори не сидела.
Тори лежала. Рядышком. Одной рукой она обнимала лежавшего мужчину. Вторую сунула под щеку. И спала. Причем спала так сладко, что Эва даже позавидовала. На мгновенье. А потом испугалась.
И не только она.
Эва почувствовала, как напряглась рука брата, который поддерживал её. И дыхание отца сбилось.
И…
- Тори, - тихонько позвала она. И ресницы дрогнули. Губы растянулись в улыбке, такой, слегка безумной, а потом Тори открыла глаза.
Черные-черные.
Как сама тьма. И… и в обморок Эва тоже не упала. А еще подумала, что в романе описать эту бесконечную угольную черноту будет безумно сложно.
Или как там?
Адская бездна…
Но вот Тори моргнула. И глаза… глаза стали прежними. Почти. Разве что темными слишком. И выразительными. И… и опять Эва не о том.
- Я… - Тори всегда умела играть. И теперь сыграла растерянность вкупе с беспомощностью. – Где я…
- Знаешь, - отец снял халат и протянул его. – Вот только врать не надо, дорогая.
А потом снова вздохнул, тяжелее прежнего.
- Кажется, в нашей семье все-таки объявилась ведьма.
И взгляд перевел на Эву, будто это она виновата.
- Матушке только не говори, - сказал он тяжко. – Пожалуйста.
Дверь Эдди открыл почему-то Бертрам Орвуд.
- Живой, - сказал он с немалым облегчением.
- А…
- Тоже жива. Живы. Обе.
Наверное, можно было откланяться и уйти, но Орвуд распахнул дверь, махнув на нее. А Эдди решил, что это вполне можно счесть приглашением.
Мальчишка сиу тенью проскользнул следом.
На улице светало.
В гостиной же горели газовые рожки, и потому казалось, что там, за окнами, еще темно. Пусть даже сквозь эту темноту прорисовывались тени ветвей.
Ветер качал.
Ветви шевелились и скреблись о стекло.
- Доброго… - Эдди замешкался. Утра? Ночи? И доброго ли. – Доброго времени дня. Если мое присутствие…
- Скорее наоборот, - старший из Орвудов указал на кресло. – Ситуация довольно… неоднозначная. Но вы показали себя, как человек, мнению которого… можно доверять. Что вы знаете о ведьмах?
- Темных? – уточнил Эдди.
- А бывают светлые? – сестрица Эваноры выглядела взбудораженной.
Растрепанная.
В мятом домашнем платье, поверх которого была наброшена шаль. И бледные руки мяли края этой шали.
Бледные руки с синеватыми ногтями.
Бледное лицо.
И черные глаза.
- В мире много чего бывает, но обычно светлых называют иначе.
- Как же? – она вздернула подбородок.
- Виктория, - поморщился Орвуд-старший. – Будь добра, веди себя прилично.
- А разве ведьмы ведут себя прилично?
- Не знаю про ведьм, но ты моя дочь. Поэтому… окажи любезность, - это было произнесено с нажимом.
А вот Эванора, в отличие от сестры, почти потерялась в кресле. Она сидела очень прямо и очень тихо. Только, пожалуй, теперь и слепой бы не спутал её и сестру.
- По-разному, - примиряюще сказал Эдди. – Целительницами. Прорицательницами.
- Магичками?
- Это не совсем то… тот дар. Милисента одаренная, но не ведьма.
- Почему так?
- И ведьмы, и маги берут силу мира, но вот маги как-то её в магию претворяют. В огненные шары там, - больше ничего в голову не приходило. – А вот ведьмы эту силу в сам мир возвращают, получая за то возможность его менять.
- А разве огненные шары его не меняют?
- Меняют, - признал Эдди. – Но не так. Тут… тут дело вот.
Он постучал по голову и потом – по груди.
- Не столько эти ваши ученые… знавал я одну старуху. Она жеребят заговаривала. Совсем махоньких. Омывала ключевой водой. Шептала чегой-то, отчего из тех жеребят такие кони росли, загляденье. Но вот дару в ней ни на грош. Ведьмы чуют мир. И силу в нем. Аккурат, как кошки – кошачью траву. Где силы больше, там они больше могут, а где меньше – там меньше. А уж сколько больше или меньше, тут от мира зависит. Но силу в себе они не удержат. Маги же наоборот, больше нужного не возьмут, но и отдать не сумеют.
- Это несколько… ненаучно, - заметил Бертрам, разливая по стаканам темный настой.
- Я дикарь, - отмахнулся Эдди. – Какая уж тут наука. Чего слышал, того и говорю. Маг, если вычерпается до дна, то и там, где силы мало, восстановиться сумеет. Тяжко, медленно, но сумеет. А вот ведьма, если силы нету, то и она, почитай, не ведьма.
- И что теперь? – поинтересовалась Виктория, не скрывая раздражения. – Что со мной будет?
