тобой полы мыть. А знаешь, можешь среди могил не искать обрыв, на краю кладбища потяни за кабель, и всех-то делов.
Селезень выронил тряпку и вытянулся по стойке смирно, трое рядовых выстроились в шеренгу у плеча ефрейтора.
— Слушаюсь!
— Наконец-то, — прошептал Мелех.
— Дождались, — согласился Крынка
— Неужели? — чуть не плакал Пузо Красное.
— И вот что, ефрейтор, передашь мой приказ старшему сержанту Брумелю — завтра после утренней поверки до завтрака стрижка всех наголо. Трико-ком до моего распоряжения больше не активировать. На запястьях, щиколотках мех оставить — истощали, спадут браслеты, утеряете на грядках.
— Есть! Разрешите трико-ком сейчас скатать — почесаться.
— А не заклинит в браслетах?
— У нас не щетина, волос, на пару сантиметров только и проклюнулся. Едим петрушку да укроп. «Отрады» неделю не видели. Майор Каганович на один прошлогодний топинамбур посадил, нарядами за нашу пахоту наградил.
Я запахнул на груди зипун, чтобы не видели эти доходяги моих округлостей.
— Закончилась оскомина, и запас сушёной ягоды на исходе. Камса утверждает, что скоро оскоминица снова родит. Хорошо бы. — Я вздохнул: без оскомины «Фирмы» не выгонишь, выгонка из одного только топинамбура не самогон, наказание одно. — Почешитесь, — разрешил и вышел из барака.
Проходил мимо вагона-ресторана, остановился. Донгуан — в кругу поваленной им ширмы из листов гофры — стоял с кобыльего заду… на коленях, голову оставив на крупе. Губы с пеной и язык на «стекле» подрагивали. Дышал жеребец часто-часто, как собака, тогда как бока в мыле расширялись и опадали совсем не часто. На меня смотрел пугливо: боялся Председателя — этого верзилу с крепкими коленями.
— У-уу! Онанист ненасытный!
* * *
Пригрозив Донгуану кулаком, я поспешил в правление. Здесь на всякий случай крутанул рукоятку телефона четыре раза:
— Кондрашка слушает, кого надо?
— Ты что, рядовой, в смотровой не один? Или готов в каптёрку спуститься за прапорщиком Лебедько — пост бросить?
— Ни как нет! Один я. Прапорщику Лебедько, ему звонят, стучу в змеевик.
— Ему звонят? И кто же?
— Старшина Балаян.
— Доложи обстановку.
— Не нашли, не исправили ещё, товарищ капитан!
— Если с тобой у меня связь есть, чего под «миску» прибегал?
— Я докладывал, звонил в командный пункт, но вас там не оказалось.
Чертыхнулся про себя: забыл, и в очередной раз убедился в том, что не там установил телефон — в казарме надо было, на тумбочке дневального.
— Оповести майора Кагановича на посту подменить, прихода его не жди, немедленно отправляйся вслед пехотинцам. Проверь за ними телефонный кабель. — Я боялся, узрит часовой с вышки моё передвижение в сторону Мирного с мешком за плечами. А пока Каганович в столовке заметит сигналы флажками, придёт, подымится на вышку, успею метнуться к башне за мешками с дарами. — Видел, как толкались? Затоптали поди, новые могли обрывы сделать.
Часовой сразу потускневшим голосом высказал своё предположение:
— Товарищ капитан, а не Донгуан ли повредил провод? Он и через кладбище мог пройти.
— Через кладбище. Прошляпил? Со Стешкой болтал.
— А… Чего с ней болтать? Говорит, говорит… Скажет «хочу пи-пи», трубку положит и дрыхнет сама. Я то, слышу, как почмокивает во сне. Малолетка — не целованная… Тараторила, я Донгуана слышал, мимо башни проскакал. Наверное, через кладбище. Следов не осталось: пурга.
— В голове у тебя пурга! Выполняй приказ, рядовой!
— Слушаюсь! Наконец-то, вы отменили гражданку! Разрешите «перчик» скатать — на сквозняке постоять.
— Разрешаю. Ножи для стрижки оставлю в оконце «капэ», скажи старшему сержанту Брумелю или дневальному. Без меня стригитесь и брейтесь, я перед рассветом на Дальнее поле отправлюсь — проверю, как отпололи.
— Есть!
Я дал отбой, достал из сейфа ножи и свечи. Выбрал самую «долгоиграющую», зажёг и примостил на столе перед оконцем. Ножи собрал в «сноп», обмотал бечёвкой, конец выбросил наружу. За ночь не хватятся, а к раздаче нарядов после побудки, бритья и завтрака рассчитывал вернуться.
* * *
Выполз из трубы, спрыгнул на землю и набросил на себя прихваченную накидку. Зипун хоть и выцвел, из коричневого буро-песочного цвета стал, но в сопках далеко видать, а в накидке, сплетённой из корней оскоминицы, длинной по щиколотки — маскировка отличная. Поспешил к проходу под «миской» и стеночкой-стеночкой купола-ПпТ вышел к воинскому кладбищу и дальше стеночкой-стеночкой кругом купола вышел к водокачке — под стену башни, где спрятаны мои подарки Евтушенко и Степану. В обед я Когана, часового и кладовщика отправил в столовую поесть, после, наказал остаться на кухне помочь кашевару слепить пельменей — предстоял праздничный ужин по случаю дня рождения старшего бригадира Брута… да чего уж там, старшего сержанта Брумеля. Тогда-то и взял в каптёрке… да чего уж там, выкрал экзоскелеты с комплектом спецназовской амуниции. Рассчитывал в накидке, под прикрытием поднявшейся к удаче песчаной пурги обогнуть стороной Дальнее поле и уже на подходе к Мирному облачиться в КНТМ. Явлюсь мирнянам весь «красавец». ФРКУ вот только зря прихватил, лишний груз, да и красы шлем-ком не придаст.
С мешком через плечо направился было к крестьянскому кладбищу, да услышал отдалённый гомон пехотинцев. Что мне оставалось делать? На башне спрятаться? Так она наверняка закрыта на замок, а кода открыть, я не помнил. Бежать под «миску», в правление. Поздно. Под прикрытием тени от башни пробежал по краю погоста и залёг у крайней могилы, накидкой укрывшись с ног до головы.
Прошли первые пехотинцы. Впереди всех шёл задом наперёд Милой. Тряся кудрями, молдаванин что-то вдохновенно рассказывал и показывал. Раскатывал по лицу балаклаву, козырял и поднимал пыль босыми ногами, ступая чётким шагом. Понятно, с ходуль спрыгивал и вышагивал строевым. У меня заныли ушибленные об стол пальцы. Всё, всё, хватит, завтра постригутся, побреются и в строй. На прополку строевым и с песней, откусывал от ногтя и сплёвывал я.
Возвращались пехотинцы усталые, некоторые хромали. В проходе под купол устроили пробку — всем не терпелось завалиться на нары. Из барака вышел Селезень, из столовки Силыч, переговорили о чём-то с Брутом. Что-то замышляют. Кагановича не видать, до сих пор не покинул столовку на призыв часового — везёт мне.
Я поспешил подняться и продолжить свой путь, а забрасывал за плечи мешок, зацепил и сбил со столбика миску с надмогильной надписью. Намерился водрузить её на место, но услышал голоса. Звено Селезня приближалось к водокачке, шли на крестьянское кладбище мой приказ исполнить, найти обрыв линии. Различил голоса рядовых Кирилла (Крынка) и Святослава (Пузо Красное). Припрячу миску в сопках с зипуном и накидкой, а возвращаться буду из Мирного, верну на место, на обелиск надену — так решил. Сунул
