– Ничего страшного, зачем нам все эти формальности, – успокаивает его Харпер. – Кроме того, это ведь я первый заговорил? Так что все по правилам, да, малыш?
– Мы делаем самолетики. – Девушка резким движением подбрасывает дротик в воздух; тот описывает короткую красивую дугу, затем пикирует носом и отвесно падает у ног Харпера на покрытый изморозью поребрик.
Он уже собирается спросить, можно ли и ему попробовать, – нужен любой предлог, чтобы продолжить разговор, – но тут из соседнего дома выходит женщина с картофелечисткой в руке. Дверь за ней с шумом захлопывается. Она в упор смотрит на Харпера.
– Зора Эллис! Джеймс! Ну-ка, быстро домой.
– Говорил же тебе, – в голосе мальчугана смешались самодовольство и разочарование.
– Ну что ж, до скорой встречи, милая.
Она снова смотрит на него открыто и дерзко:
– Вряд ли, мистер. Моему папе это не понравится.
– Сердить папу нам совсем ни к чему. Передавай ему привет.
Он разворачивается и уходит прочь, насвистывая и засунув руки в карманы, чтобы унять дрожь. Все нормально. Он еще встретится с ней, время у него неограниченно.
Голова так забита девушкой – Зора-Зора-Зора-Зора, – что он совершает ошибку. Открывает Дом – а там опять проклятый труп в холле, свежая кровь на полу и индейка в скрюченных руках. Он в шоке, не может глаз отвести. Бросается обратно на улицу, наклоняется под набитыми крестом досками и плотно закрывает за собой дверь.
Трясущимися руками снова вставляет ключ в замок. Мысленно сосредотачивается на сегодняшней дате: 2 января 1932-го. К его облегчению, когда он толкает дверь костылем, мистера Бартека в холле нет. То есть, то нет – цирк какой-то.
Один неверный шаг – и граммофонная игла перескакивает дорожку на пластинке. Само собой, он должен вернуться в этот день. Начало всего… Он просто не сосредоточился. Впредь придется быть внимательнее.
Но возбуждение его не оставляет. Сейчас, вернувшись в правильный день, он чувствует, как предметы в спальне вибрируют и гудят точно осиное гнездо. Он опускает в карман складной нож и отправляется на поиски Джин-Сок. Нужно выполнить данное ей обещание.
Такая возвышенная девушка точно захочет воспарить, и у него есть для нее пара подходящих крыльев.
Что Дэн действительно должен был делать, так это собирать вещи для поездки в Аризону. Завтра начинаются весенние сборы, и ему лететь ранним рейсом, потому что он самый дешевый; но, по-честному, сама мысль, что нужно складывать в чемодан свои холостяцкие пожитки, очень безрадостна.
Он только устраивается посмотреть запись новостей с основных игр Зимней Олимпиады, как раздается дребезжание дверного звонка – руки не доходят починить и настроить нормальный сигнал. И это не единственное, до чего руки не доходят. Зато успел переставить батарейки из пульта от видеомагнитофона в пульт для телевизора. Дэн слезает с дивана, подходит к двери и через стекло видит Кирби с тремя бутылками пива в руках.
– Привет, Дэн! Можно войти?
– А у меня что, есть выбор?
– Ну, пожалуйста, умираю от холода! Я пиво принесла.
– Забыла, что я не пью?
– Это безалкогольное. Но, если хочешь, сбегаю в магазин за морковными галетами.
– Да нет, нормально, – хотя этот, с позволения сказать, безалкогольный «Миллер Шарп» пивом не является. Он распахивает дверь: – Надеюсь, не будешь требовать, чтобы я сделал уборку.
– Никогда, – Кирби быстро подныривает под его руку. – Милое местечко.
Дэн усмехается, и девушка поясняет:
– Главное, что свое.
– А ты с мамой живешь?
К разговору он готов: просмотрел ее статьи и свои собственные записи, чтобы освежить в памяти существенные детали. В распечатке интервью с матерью Кирби, Рейчел, остались его пометки: «Красивая женщина! Рассеянная (постоянно перескакивает с темы на тему). Все время спрашивала о собаке. Способ справиться с горем?»
Его любимой цитатой из интервью стала: «Мы себя сами калечим. Общество – это отвратительная и бессмысленная карусель». Естественно, редактор это сразу вычеркнул.
– У меня квартира в Викер-парк. Там шумят по очереди любители рока и крэка, но мне нравится. Что люди все время близко.
– Безопасность в толпе, я понимаю. А почему ты сказала: «Главное, что свое»?
– Чтобы поддержать разговор, наверное. Ведь у многих и такого нет.
– Одна живешь?
– Из меня неважный командный игрок. А еще у меня кошмары.
– Могу себе представить.
– Не можешь.
Дэн послушно кивает. Тут не поспоришь.
– И что ты получила от наших друзей из библиотеки?
– Вагон всего. – Кирби берет себе бутылку, остальные ставит на стол. Садится, зажимает пиво под мышкой и стягивает свои большие черные ботинки. Устраивается на диване прямо в носках. Дэну это кажется чересчур наглым.
Она расчищает место на журнальном столике, отодвигает в сторону счета, еще счета, рекламный листок «Ридерс дайджеста» с номером лотерейного розыгрыша («Ты победил!») под золотой пластинкой, которую нужно соскрести; потом (вот стыдоба!) номер «Хастлера», который Дэн купил случайно в порыве одиночества и вожделения и который тогда показался наименее бесстыдным решением. Но она, кажется, не заметила. Или промолчала из вежливости. Или из жалости. О, боже!
Кирби вытаскивает папку из рюкзака и начинает выкладывать вырезки на стол. «Оригиналы», – подмечает Дэн и удивляется, как ей удалось пронести их мимо Хэррисона. Он надевает очки, чтобы приглядеться. Отвратительные убийства, ножевые ранение в огромном количестве. Разные, но все одинаково ужасны. Сразу накатывает безысходность. И пусть он сам о них писал, но сейчас чувствует лишь огромную усталость.
– Ну, что думаешь? – возвращает к реальности Кирби.
– Ay bendito,[6] – Дэн выбирает несколько вырезок. – Посмотри, какой у тебя вырисовывается образ жертвы. Слишком большой разброс. Начиная с негритянки-проститутки, подброшенной на детскую площадку, и заканчивая домохозяйкой, зарезанной в дверях своего дома, тут, кстати, банальный угон автомобиля. А это что, 1957 год? Ты серьезно? И даже почерк преступления другой. Голову нашли в бочке. Дальше – по твоим показаниям, это был мужчина в возрасте около тридцати. Здесь такого вообще нет.
– Пока нет, – Кирби спокойно пожимает плечами. – Начинаем с большой выборки, постепенно сужаем круг. У серийных убийц есть свой тип жертвы. Я пытаюсь понять, какой был у него. Банди, например, любил студенток: длинные волосы, пробор посередине, брюки.
