втихаря порешать. А тут все будет по-другому. Тут все будет гласно и по верхней планке вашего партийного прейскуранта. Твои же горкомовские и обкомовские кореша, с которыми ты по баням ездил и девок тискал, будут тебя бить больнее, чем любые самые лютые москвичи. Со всей вашей партийной, сука, принципиальностью. Чтобы, не дай бог, их с тобой в одну вредительскую компанию не связали. Да чего уж там, ведь ты, Евгений Геннадьевич, ваши партийные людоедские повадки лучше меня знаешь! Замордуют вас, блядей, ваши партийные товарищи, как самых распоследних сук!
Я уже и сам порядком выдохся. Все же их трое на меня одного. В замкнутом пространстве кабинета едва ли не искрило от запредельной концентрации негатива и жуткой ненависти. Хорошо, что не в парке я им встречу назначил! Разорвали бы. Но, надо было заканчивать и я постарался собраться.
– Зачем позвал? Чего хочешь? – глухо проскрипел оплывший Копылов.
Кажется, ему и впрямь было нехорошо. Не случился бы инфаркт у него в моем кабинете. Тогда вся эта затея разом рухнет и затрахаюсь я потом отписываться. Нет, ребята, вы мне пока что живые нужны. А там хрен с вами, там уж как судьба ваша вами распорядится.
– Много хочу. Но, гораздо меньше, чем стоят ваше благополучие и свобода.
Копылов смотрел выжидающе, Герасин и Гудошников хмуро молчали.
– Начну с первоисточника наших общих бед, – обратился я к мордастому Гудошникову, – Ты, любезный, завтра к вечеру пропишешь меня в свою квартиру, а сам со своей бабой через неделю выпишешься. Твой утырок пусть пока числится прописанным. Но через месяц, чтоб духу его не было!
Гудошников исправно слушал, хлопал глазами, но было видно, что его мозг отказывался воспринимать услышанное. Не боец, лишь бы не заистерил раньше времени.
– Дальше! – начал оживать Евгений Геннадьевич, – лиловая краснота с его щек и шеи сходила.
Было заметно, что видный партиец постепенно начинает просекать происходящее и уже надеется вернуть себе контроль над ситуацией.
Вроде бы непредсказуемый дебил-беспредельщик Корнеев проявился с земными, пусть и запредельно алчными желаниями. Но зато он становился хоть в чем-то понятным. Забрезжил свет выхода из бездны.
Я повернулся к Копылову, он уже пришел в себя и вольготно развалился на юлькином стуле.
– Теперь ты, Евгений Геннадьич! В качестве отступных, ты можешь мне предложить свой ВАЗ 2106. Тот самый, который белого цвета и с госномером 63–01 КША. И, знаешь, я, пожалуй, пойду тебе навстречу и не стану отказываться. Но только в том случае, если ты к нему добавишь еще пять тысяч рублей. Сам понимаешь, я хоть и сирота, но парень молодой, и до девок по молодости своих лет шибко охочий, мне деньги нужны.
Я старался как можно доброжелательнее смотреть в глаза, опять начинающего багроветь Копылова. Этот гад слишком быстро менял цвет.
– А ты, сученыш, не охренел?! – было видно, что лучший представитель партии рабочих и крестьян стремительно теряет над собой контроль. Он подался всей тушей вперед через стол и потянулся руками в сторону моего лица. Или шеи.
Вот поэтому я и назначил им встречу в здании РОВД. И сам расположился от них через два стола. Почти два метра жизненного пространства мне были сейчас очень кстати.
Я даже на полном серьезе раздумывал, а не взять ли в оружейке свой ПМ для острастки потенциальным скандалистам. Потом отказался от этой мысли. Не Чикаго. Какой никакой, а СССР. Где так вольно дышит человек…
Не зря говорили, что в молодости Герасин был неплохим опером. Вот и сейчас он оценил ситуацию быстрее всех и, не особо миндальничая, вскочив со стула, зафиксировал Копылова мордой в юлькин стол. Заломив ему руку за спину. А я, быстренько подхватив со своего стола «Акай», убрал его от греха в угол, под столик с пишущей машинкой. За себя я почему-то не испугался. Оставшись на ногах я с интересом рассматривал скандалиста.
– Отпусти, – прохрипел приходящий в разум бригадир оппонентов.
Наверное, он осознал, что последует за свалкой в моем кабинете, если на шум сбежится дежурная смена и задержавшиеся на службе сотрудники. Необратимые процессы никому из них были не нужны. Как и мне. Видя, что партийный дебошир приходит в себя, я опустился на стул.
Герасин отпустил Евгения Геннадьевича, но возвращаться на свое место не спешил. Видимо, хотел удостовериться в дальнейшей адекватности своего буйного предводителя. Тот, отдуваясь и прожигая меня взглядом, сполз на стул.
– Воды? – предложил я Копылову и привстав, потянулся к подоконнику, где на стеклянном подносе стоял графин и пара мухинских стаканов.
– Да пошел ты на х#й! – вызверился мне в ответ ум, честь и совесть этой эпохи.
Я качнулся назад и, пожав плечами, вознамерился опустить свое седалище.
– Дай! – продемонстрировав непоследовательность и отсутствие какой-либо логики, протянул пухлую и заметно дрожащую пятерню Копылов.
Налив в стакан воды, я, перегнувшись через два стола, вложил его в протянутую руку. При этом совсем, не будучи уверенным, что он тотчас не прилетит мне обратно в голову. Ну да, кто не рискует, тот не болеет триппером…
– Ты, Петр Захарович, мне руки крутишь, а ведь этот подонок сейчас и тебя раздевать будет! – не поворачивая головы к Герасину, с какой-то детской обидой просипел партиец, прерываясь на жадные глотки из стакана.
Герасин вскинул на меня взгляд. Чего в нем было больше, обреченности или ненависти я не понял. Но добра мне эти свинцовые глаза точно не сулили.
– Конечно, буду, Евгений Геннадьевич. По грехам всем вам и муки!
Теперь уже я повернулся к подполковнику. Уж, если он сорвется, будет худо.
– Петр Захарович, лично ты мне полностью погасишь нанесенный тобой моральный вред и компенсируешь физические страдания, если отпишешь в мою пользу свою дачу. Ту самую, с которой ты тогда приехал меня по стойке «смирно» ставить. Помнишь, когда у меня голова была разбита и бока помяты? И пусть эта дача будет в комплекте с теми же пятью тысячами рублей! – Герасин играл желваками, но молчал, нервы у коллеги оказались покрепче.
– И, это еще, ты, Петр Захарович, телефонную связь там не снимай, телефон мне будет нужен, – я старался говорить не обидно, но
