Пауль стал ждать, что еще скажет голос из дождя, но ничего больше не услышал. Постепенно дождь начал утихать. Еще не совсем стемнело, и Пауль стал различать дорогу впереди себя. Своего тела он почти не чувствовал, как будто был сильно пьян. Через какое-то время он заметил поворот направо — узкую дорожку, которая уходила куда-то в сторону. Не задумываясь о том, куда может привести эта дорога, Пауль свернул. Он шел по ней достаточно долго. Дождь постепенно стал превращаться в туман. Впереди сквозь сумерки проступил силуэт какой-то постройки. Чем ближе подходил Пауль, тем яснее было, что перед ним обыкновенная ферма, одна из тех, которые так раздражали его: низенький каменный дом, такой же каменный сарай, куча навоза во дворе. В сарае горел свет. Пауль подошел к дверному проему и молча заглянул внутрь. Женщина, сидевшая спиной к нему на низком трехногом табурете, доила корову. Рядом на утоптанном земляном полу стояла неровно горевшая керосиновая лампа. Пахло хлевом. Из хлева шла волна тепла и домашнего спокойствия. «Ну вот — дошел. И что? Что она сделает? Позовет на помощь? И меня спокойно добьют здесь…» Корова тяжело вздохнула, ее бока заходили. Женщина обернулась.
— Мадам… — произнес Пауль стараясь говорить как можно внятней, несмотря на то, что нижняя челюсть плохо слушалась его. — Я ранен… Мне помощь… Нужна…
Женщина пристально посмотрела на него, еще несколько раз потянула за коровьи соски, убедилась, что все молоко выдоено, одобрительно похлопала корову по боку, взяла из-под коровы полное ведро и поставила его около выхода. Потом подняла с пола лампу и поднесла ее к самому лицу Пауля, осмотрела его, потом сделала шаг назад, снова осмотрела, покачала головой и неодобрительно поцокала языком.
— Мадам, — прошептал Пауль, — я прошу Вас… Вы говорите по-французски?
— Да, — ответила женщина. — А Вы, значит, раненый? — по-французски она говорила с местным акцентом и достаточно медленно. Она снова принялась разглядывать Пауля, нахмурившись..
В том, что любая крестьянка сразу поймет, кто он такой, Пауль не сомневался. Не сомневался он и в том, что ему здесь не обрадуются. Поэтому не надеялся ни на что. Просто из хлева шел теплый воздух, и ему этого было достаточно.
— Ну ладно, — сказала женщина, не переставая хмуриться. — Кто уж Вы там есть — не мое дело. Но оставить без помощи раненого — это не по-христиански. Обопритесь на меня. И пойдемте в дом Она с сожалением оглянулась на ведро с молоком, которое, видимо, совершенно не хотела здесь оставлять. Но одной рукой ей приходилось поддерживать Пауля, который как-то сразу потерял силы и обмяк, а второй — держать лампу. Они пересекли двор и вошли в дом. У очага сидела еще пара женщин, которым мрачная крестьянка и передала Пауля, дав им по-бретонски какие-то указание. А сама пошла в хлев за ведром
Аппетитные красные червячки извивались в металлическом лотке, свивались и переплетались клубками. Все вместе они образовывали общую жизненную массу, в которой причудливые узоры менялись с каждым движением. Не знаю почему, у многих людей вид копошащихся червей вызывает чувство брезгливости, вплоть до рвоты. А я при взгляде на лоток с мотылем представляла, как мои милые перепончатые питомцы набросятся на свежую живую еду, и будут торопливо запихивать ее в рот обеими лапками, вопреки всем правилам человеческого этикета.
В зоомагазине на старом Арбате меня уже знали, я приходила сюда не первый год. Как всегда, я спросила у милой девушки, одетой в мужскую фланелевую рубашку:
— Мотыль сегодняшний?
— Конечно, сегодняшний, — отвечала она с таким видом, будто любые мои подозрения относительно свежести мотыля задевали ее до глубины души. — Да Вы посмотрите, какой он! — Она демонстративно зачерпывала ложкой горстку личинок и они, потревоженные, начинали дергаться, а некоторые даже умудрялись спрыгивать обратно в лоток. — Вот, аж скачут, сахарок, а не мотылек!
В качестве товара я не сомневалась, просто мне было приятно, что девушка так ревностно относится к своему делу. Для человека, выросшего при советской системе и помнящего еще грязных толстых теток-продавщиц, которые «выбрасывали» товар покупателям и орали «Вас много, а я одна!» нарождающийся культурный сервис был просто удовольствием. Зарплата даже вместе с подработками у меня была не большая, поэтому особенно радовало, что у нас стали вежливо и как-то даже по-приятельски относиться к мелким и малозначимым, но верным клиентам. Я платила в кассу четырнадцать рублей пятьдесят копеек, забирала еду, упакованную в газетный лист и в целлофановый пакетик, говорила «Спасибо!», девушка мне непременно отвечала «На здоровье!». Один раз даже по ошибке у нее вырвалось «Кушайте на здоровье!», она тут же извинилась, и мы обе посмеялись.
На Старом Арбате было не особенно многолюдно. Торговцы сувенирами, уличные художники, предлагающие молоденьким дамам нарисовать портрет за 15 минут, кучки подростков… Я дошла до Арбатской, перешла на Библиотеку, и поехала домой.
Автобус подошел быстро и я доехала до дому без приключений. Зашла в «Любимые продукты», купила кое-какой еды, мыла, шампуня. Решила опять побаловать себя морковным соком -как-никак, витамины нужны.
Почему-то еще не войдя в подъезд, я подумала, что день проходит как-то уж слишком гладко и размерено. А это явный признак того, что что-то должно случиться. Опять кто-нибудь позвонит. Во дворе слишком уж мирно шумели старые тополя, сомкнувшие свои кроны над крышами пятиэтажек, так что наши дряхленькие хрущобы казались избушками в лесной чаще. Чинно и благообразно расхаживали во дворе древние старушки, которых, переселили сюда из деревенских домов в то время, когда эти хрущобы только строились. Бабульки по-прежнему носили деревенские платки, причем ранней осенью с пестрых цветных платков они переходили на серые шерстяные. Некоторые даже летом ходили в пальто, а чуть похолодает — меняли боты «прощай, молодость» на валенки, которыми в изобилии торговали у ближайшего хозяйственного.
Не знаю почему, но я всю жизнь — за исключением тех редких моментов, когда с головой погружалась в какое-то интересное дело — жила в постоянном ожидании того, что что-то должно непременно случиться. И поэтому вот такие вот спокойные солнечные дни, когда все идет как надо и все удается, были для меня особенно тревожными. И когда, наконец-то наступало что-то, что выбивало меня из колеи, я вздыхала с облегчением.
Поэтому когда я пришла домой, поздоровалась с лягушами, задала им корму, убрала в холодильник продукты и поставила шампунь на полочку в ванной, мне все время казалось, что вот-вот кто-нибудь позвонит, и… Только бы не Татьяна! Но никто не звонил. Я налила в кастрюлю молока, чтобы сварить овсяную кашу. Ну теперь точно позвонит кто-нибудь, как только закипит молоко. Молоко убежит и потом придется долго и нудно оттирать плиту. А я это не люблю тем более, что плита у меня старая и что-то оттереть с нее сложно. Особенно пригоревшее молоко.
