– Это была её мечта! – Фимения поднялась с пола и села рядом с Акрионом. – Она давно говорила, что хочет погубить Ликандра. И вот, всё так и вышло! Ах, матушка, ай, затейница!
Акрион почувствовал страшную усталость.
– Зачем ей это было надо? – спросил он. – То есть... Понятно, что Семела ненавидела отца – из-за тебя, из-за того пожара. Но отчего я стал её орудием? Почему не наняла какого-нибудь душегуба?
– Да ты что? – удивилась Фимения и легонько толкнула его в грудь, словно бы в детской игре. – Какого душегуба? Кто же ещё, кроме тебя, мог такое сделать? Забыл, что ли: только Пелонид может убить Пелонида.
В келье стало темнее прежнего. Отвратительно сладкий, дым ладана ударил в голову, затуманил зрение. Акриону почудилось: стены падают, медленно падают, и вот-вот похоронят его под собой.
– Акринаки, ты не виноват, – говорила между тем Фимения, поглаживая его по плечу. – Это – проклятие рода. Нашего рода. Пелониды принимают смерть от рук отпрысков, такова воля богов. Кара за грех Пелона, который оскорбил олимпийцев. И теперь мы все за это расплачиваемся. Страстный гнев, в котором мужи не помнят себя. И отцеубийство. Наказание свыше.
Её прикосновения были назойливы, докучали, как щекотка мушиных лапок. Акриону хотелось отстраниться, но он не смел обидеть сестру. Ведь только-только встретились…
Он с силой зажмурился. Спросил:
– Значит, я просто исполнял чужую волю? Волю богов?
– И волю матушки, – подхватила Фимения. – Нет сомнений, это она наслала морок. Чтобы ты видел себя благородным мстителем.
– Мстителем? За тебя хотела отомстить, так?
Фимения вздохнула. Убрала наконец-то руку с плеча Акриона.
– Не только за меня. Её молоденькой девушкой выдали замуж за Ликандра, едва тринадцать исполнилось. А тот был уже зрелым мужчиной. Оказался мерзавцем. Бил, унижал. Матушка жаждала отплатить за всё. Наверное, придумала этот план, ещё когда ты был мал. Узнала от отца, что убить Пелонида может только другой Пелонид. И вот, когда пришло время… Когда ты стал достаточно силён… Матушка проникла в твой сон. И всё случилось.
Акрион опустил голову, сжал виски пальцами. Ему казалось, что продолжается сон, отвратительное наваждение, которое привело его во дворец, и затем – сюда, в подземелье храма чужой богини. Только там была мать, которая принудила к преступлению. А здесь – сестра, готовая это преступление оправдать. Готовая признать его невиновным.
«Ты виновен», – шепнул голос.
– Сгинь! – прорычал он и ударил кулаком по топчану. Топчан обиженно скрипнул.
– Братец, нельзя так роптать, – сказала Фимения строго. – Боги наказали наш род. Смирись. Я ведь тоже, когда очутилась тут, в Эфесе, не хотела быть жрицей. Всё плакала, просилась наружу. А здешние жрецы не пускали. Они добрые, на самом деле, но могут быть очень… настойчивыми. Когда мне привели первого человека для очищения, я едва чувств не лишилась.
Акрион хмуро разглядывал собственный кулак. Грязный, с ободранными костяшками.
– Но сказали, что на меня указала богиня. У них ведь накануне умерла верховная жрица. И потом – оп! – появилась я. Вот тут, в её келье. Они решили, что это знак свыше, и стали мне поклоняться.
– Какое ещё очищение? – спросил Акрион, скривившись. Слова сестры становились всё туманней и бредовей. – Убивала людей? Убивала по приказу?
– Очищала, – упрямо сказала Фимения. – Убивали жрецы. Гигес и прочие. Но я перед этим творила ритуал. Когда боги приказывают, должно покориться.
Её глаза были похожи на глаза статуи: неподвижные, чуть навыкате, лишённые человеческого выражения. Как из мёртвого камня.
– Ну да, – кивнул Акрион. – И меня, значит, зарезали бы. Хорошо, что песенку вспомнил.
Фимения вдруг прильнула к нему.
– Что ты, что ты, – забормотала она. – В жизни бы не позволила тебя тронуть. Богиня бы не допустила. И Аполлон тоже. Это ведь бог привёл тебя сюда! Направил, надоумил, дал наставника.
Она ещё что-то говорила, гладила его по нечёсаным волосам, обнимала за плечи, но Акрион не слушал. Пытался размышлять. Рассказ Фимении казался невероятным нагромождением обвинений, жутких домыслов – но разве не всё, что происходит в последние дни, невероятно и жутко? Поверить в злой умысел Семелы было несложно: мать не признала его, да и слова Эвники тоже многого стоили.
Куда сложней верилось в злодеяния отца. Афиняне любили Ликандра, и Акрион разделял их любовь. Неужели благородный мудрый царь оказался способен принести в жертву собственную дочь? Впрочем, с этим стоило разобраться позже: не спеша докопаться до истины, найти свидетелей… Ликандр всё равно уже предстал перед судом богов. Гораздо важнее было другое. Акриону надлежало отстоять свое имя. А ещё – покарать ту, кто причастна к его невольному преступлению. Покарать Семелу.
Он сел прямо, взял сестру за запястья:
– Фимула, нам надо вернуться в Элладу. Доказать, что я – сын своего отца. Для этого нужны два свидетеля. Двое родственников, которые меня помнят. Закон такой.
Фимения глядела недоверчиво. В глазах плясал отражённый огонёк лампы.
– Мать отказалась меня признать, – продолжал Акрион. – Но Эвника обещала свидетельствовать в мою пользу. И теперь…
– Брат, ты с ума сошёл, – Фимения вскочила с топчана. – Я никуда не поеду.
Она сделала шаг назад. Полы жреческой одежды задели лампу, та опрокинулась. Свет погас.
Акрион тоже поднялся на ноги. Глаза, привыкшие к скудному огню фитиля, видели одну только темноту. Из темноты слышалось дыхание сестры, прерывистое, частое. Акрион вслепую шагнул на звук, задел ногой статую. Зашипел от боли в ушибленном пальце. Протянул руку, коснулся: волосы, грубая ткань одеяния.
Она оттолкнула руку:
– Нет! Не поеду. Едва не сгорела там, тогда. Если поеду – наверняка умру.
– Да почему… – начал он.
– Мне нельзя! – она почти кричала. – Нельзя возвращаться! Умру в Афинах, погибну!
Акрион отступил, и тут Фимения вдруг заплакала в голос. Долго не могла успокоиться, временами что-то пыталась сказать, но только сильнее растравляла себя и начинала рыдать ещё горше.
Ладан прогорел, в келье царил горький запах пережженной смолы. Глаза, привыкшие к отсутствию света, начали различать краски тьмы: рдение курильницы, гордый силуэт куроса, тёмную сгорбленную фигуру в углу – Фимению.
Акрион вздохнул. Сел обратно на топчан. Подождал, пока рыдания затихнут, а перерывы между всхлипами станут реже.
– Послушай, – сказал устало, – мне нужно плыть в Элладу. Мать меня не признала. Ясное дело, хочет править сама. К тому же, наверное, боится, что исполнится проклятие, и я стану... ну, словом, похожим на отца. Ты – моя единственная надежда. Я просто хочу вернуться в подлинную семью. Сделать так, чтобы мы были вместе.
Фимения мотнула головой.
– Нет, нет, – проговорила сдавленным голосом, – никуда отсюда не поеду. Не могу, не могу пойти против... Против Аполлона.
– Что за бред, – сказал он с чувством. – Может, Аполлон тебя спас, чтобы ты сейчас помогла всем нам. Он ведь и меня сюда привёл!
Фимения прерывисто вздохнула – раз, и другой. Потянула носом. Кашлянула.
– Акрион, – сказала она почти спокойно. – Ты очень хороший. И храбрый. Не побоялся приехать в Эфес. За мной. Но матушка, верно, не просто так отказалась тебя признавать. Может, и впрямь думает, что станешь новым тираном. А может, у неё просто свой план, в который она тебя не посвятила. Не нужно вставать на её пути. Ни мне, ни тебе. Ты ведь актёр? Ну так возвращайся на орхестру. Служи богам, дари людям радость. Твоё место – в театре. Не во дворце. А моё место – здесь.
Акрион со злостью выдохнул.
– Наша мать – ведьма, – сказал он. – Она тебя, должно быть, и спасла! Она и её колдовство. Разве Аполлон перенёс бы тебя в святилище Артемиды?
Фимения только всхлипнула в ответ. Акрион смотрел на угли курильницы. Старался ни о чём не думать. Любое размышление было отвратительно, потому что приводило к пониманию: всё кончено. Он ничего не добьётся. Не уговорит сестру ехать в Элладу. Не вернёт себе имя. Не соединится с истинной семьёй. Не оправдает доверия Аполлона и Кадмила.
