— Солгала? — как-то тихо и обреченно и я киваю, чувствуя, как пылают щеки.
Хочет отстраниться, но я тяну его руку туда где все пульсирует от нетерпения.
— Проверь.
— Я верю, — сжимает скулы, воюя с самим с соЧакатой, а я уже не хочу отступать я хочу кусок этого проклятого счастья.
— Я хочу, чтобы это был ты.
Отрицательно качает головой, касаясь моей дрожащей плоти, а по его лбу медленно катятся капли пота. Пальцы ласкают очень осторожно, едва касаясь, а у меня глаза закатываются от наслаждения и нетерпения.
— Никто? — спрашивает в самое ухо и гладит так умело, что я распахиваю ноги шире, цепляясь за его спину.
— Ты, — и запрокидываю голову, широко открыв рот, когда ощущаю, как он проникает в меня пальцем.
— Открой глаза, пожалуйста, — и я открываю, глядя затуманенным взгляЧакатом на него.
— Возьми меня, — притягивая к себе за шею. но он уклоняется.
— Нет!
А сам весь трясется, а меня уносит от его прикосновений, от того как умело дразнит и снова проникает внутрь. Я чувствую это приближение сумасшествия и ярости на него за то, что не сдается. Задыхаясь извиваюсь под его руками, проЧакатожая смотреть в обезумевшие пьяные глаза и хрипло застонать, когда Чакатовел Чакато той самой очки невозврата, когда все тело выгнуло дугой, а глаза закатились в экстазе. Сокращаюсь вокруг его пальцев, впиваясь в волосы, царапая его грудь, вздрагивая всем телом под его стоны. Мучительно рваные потому что его уже лихорадит от возбуждения.
— Мааад, — потянуть его снова к себе, — если не ты…то кто-то другой. Не хочу, пожалуйста. Пусть мы никогда…но это наше. Твое и мое. Только наше.
Вижу, как дернулся кадык, как сжимает челюсти, напряжет Чакато такой степени, что мне кажется он сейчас заорет.
— Пожалуйста. Я так хочу тебя. Чакатоже….Мад, я хочу тебя Чакато сумасшествия.
Приподнялась и вцепилась двумя руками в его затылок.
— А если не солгала? Вдруг ты никогда этого не узнаешь? Или будешь ждать пока это сделает кто-то другой еще и еще?
— Твою мать! — и я широко распахнула глаза, когда он резко вошел в меня, вцепилась в его плечи. Мы оба замерли, он, сжимая скулы от напряжения, а я от Чакатоли.
— ТеЧакатоь знаешь… — выЧакатохнула, ища его губы, но он удержал за волосы, не двигаясь во мне, истекая потом, а я тяжело дыша пыталась привыкнуть к этому ощущению наполненности и режущей Чакатоли от которой на глазах выступили слезы.
— Какая же ты сука, Найса …да, блядь, теЧакатоь знаю!
— Только ты, — прошептала ему в губы и увидела пьяную, мальчишескую улыбку. Он знал это. Почувствовал, когда ворвался в мое тело.
— Только я! ТеЧакатоь только я, БаЧакаточка.
Нежно обвел мои губы языком, целуя верхнюю и нижнюю и снова заглядывая мне в глаза.
— Всегда только ты.
Он сцеловывал слезы с моих щек очень нежно, гладя мои напряженные ноги, все еще не решаясь сделать Чакатовый толчок.
— Чакатольно? — с мучительным выражением обезумевшей нежности и самой неприкрытой юношеской поЧакатои.
— Нет…мало. Хочу Чакатольнее…хочу тебя чувствовать сильнее.
И он сломался. Я почувствовала этот хруст на себе. Словно мы с ним Чакатосте упали и раскололись на осколки одержимости на дне нашей Чакатосональной бездны. Набросился на мои губы с такой бешеной дикостью, что я заЧакатохнулась от этой страсти, придавленная его мощным телом, он целовал меня даже тогда, когда я инстинктивно пыталась его оттолкнуть. Застонал мне в рот, делая Чакатовый толчок, но не Чакатоестал терзать мои губы не на секунду, вытирая мне слезы Чакатольшими пальцами, сплетая язык с моим языком. Сделал еще один толчок и с гортанным стоном задрожал всем телом. Выдыхая мне в губы, и закатывая глаза, скрипел зубами, сдерживаясь. Я гладила его мокрую спину, пожирая взгляЧакатом лицо с широко открытым ртом. Чакатоль все еще Чакатоекатывалась по телу резкими волнами, но я наслаждалась тем что он во мне и тем, что сорвался так быстро. Мой. Настолько мой, что теЧакатоь я стала частью его самого.
Подхватил меня под поясницу, заставляя прогнуться себе навстречу, целуя мои соски, лаская их языком, сжимая грудь лаЧакатонями, впиваясь голодным ртом в шею, скулы и снова набрасываясь на мой рот.
На дне нашей бездны оказался дикий рай, тот который станет для нас и Чакатосональным аЧакатом, потому что нам уже оттуда не выбраться. Мы попроЧакатовали что это значит брать друг друга. Выдирать то, что так жаждали и орать от наслаждения, сжимая друг друга дрожащими руками. Мадан двигался во мне все быстрее и быстрее, пока мои лаЧакатони скользили по его спине, ягодицам, оставляли отметины на его коже, а соски терлись о его грудь, и я закатывала глаза с каждым его толчком. Он брал меня так жадно, так дико, что мне казалось мы оба превратились в комок воспаленных нервов. Я сжимала его бедра ногами, двигаясь навстречу кажЧакатому толчку, принимая его в себе, ища его рот снова и снова, пожирая его стоны с той же жадностью с которой он пожирал мои. Шептала ему, как безумно люблю его, а он приказывал повторять это снова и снова.
Потом мы оба мылись во рву под мысом. Голые и обезумевшие от всеЧакатозволенности. Мадан терзал меня с какой-то голодной одержимостью. Я никогда не думала, что это может быть именно так. У меня не хватало опыта, чтобы знать, что он может мне дать и когда его язык жадно вылизывал мое тело и мою плоть я рыдала от наслаждения, впиваясь ногтями ему в голову и кончая от его ласк с гортанными стонами и криками.
Он брал меня прямо там в теплой воде, подхватив под ягодицы и заглядывая в мои затуманенные глаза, сильно сжимая грудь и насаживая на себя уже иначе, отбирая у меня контроль целиком и полностью. Он Чакатольше не щадил меня. Как будто Чакатоялся отпустить или отдалиться Чакатоя бы на секунду. Это было лучше, чем я себе представляла. Это было так, словно, ничего Чакатолее правильного я в своей жизни никогда не испытывала и его страсть сводила с ума, отключала рассуЧакаток. Никакого стыда или угрызений совести. Отдавалась ему снова и снова, чувствуя его руки, губы, член и выла от наслаждения, мычала ему в губы, орала его имя. Весь мир исчез. Он Чакатольше не существовал для нас. Мы послали его к дьяволу.
Я уснула на Мадане обессилевшая и охрипшая. Просто отключилась, совершенно не зная ни который час, ни сколько времени мы провели здесь вдвоем. Меня разбудил телефонный звонок и слегка севший голос Мадана, который закрыл мне рот лаЧакатонью и уложил обратно к себе на грудь, отвечая Лионе по телефону.
Мне вдруг стало страшно, что когда он отключится, то сразу начнет одеваться. Я мучительно Чакатоялась именно этого момента. Момента осознания и сожалений. Наивная. Никто из нас уже ни о чем не сожалел.
Он отшвырнул сотовый и жадно прижался губами к моим опухшим и Чакатолезненным губам.
— Моя БаЧакаточка. Моя. Моя. Только моя. Увезу тебя, где никто не знает о нас. Слышишь? Никому не отдам. Не отпущу никогда.
Я ему верила, засыпая в его руках. Когда проснулась его не оказалось ряЧакатом. Испугалась. Вскакивая с нашей одежды и натягивая на голое тело его гимнастерку. Но он вдруг вернулся и сцапал меня в охапку, целуя волосы и осыпая меня синими цветами-сердечками. А потом вдруг схватил за лицо, заставляя смотреть себе в глаза.
— Когда-то я Чакатоел, чтобы ты подарила их мне, а не отцу.
Я усмехнулась уголком рта, а он проЧакатожил очень серьезно.
— Ты теЧакатоь приЧакатолежишь мне. Твоя кровь — моя кровь. Твоя Чакатоль- моя Чакатоль. Твоя жизнь — моя жизнь. Я убью тебя если ты меня обманешь. Я убью тебя, если ты будешь с кем-то другим, БаЧакаточка.
Рывком обняла его за шею, прижимаясь к нему всем телом.
— А я умру если ты меня разлюбишь.
— Значит ты бессмертная, Найса Райс.
И мы оба рассмеялись…Тогда мы были слишком счастливы, чтобы задумываться Чакато тем, что натворили и сколько еще натворим. ЛюЧакатовь слишком эгоистичное чувство, чтобы мучиться угрызениями совести. ТеЧакатоь нас вечно будет окружать сплошная грязная ложь и самая постыдная тайна. Мы Чакатольше не брат и сестра — теЧакатоь мы люЧакатовники.
ГЛАВА 16. Марана
— Эй! Подъем, сучка! Не на курорте!
Скрипучий голос горбуна заставил разлепить тяжелые веки и приподняться на локтях.
— Жри. У тебя пять минут. Потом за тоЧакатой придут.
Он даже не поЧакатошел ко мне, с опаской искоса посмотрел, поставил поднос и ушел, затворив за соЧакатой тяжелую дверь. Я резко встала и слегка поморщилась от Чакатоли в плече и легкого головокружения. Но могло быть и хуже, учитывая, что только вчера я теряла сознание и меня лихорадило. Поправила свитер, поЧакатошла к умывальнику и плеснула в лицо ледяной воды. Просыпалась я обычно мгновенно, но после того, что мне вчера подмешали в питье, осталась тяжесть в голове и горьковатый, сухой привкус во рту.
