– Не больно складно, – сказал Диомидов. – Но при этом становится понятным возвращение Ридашева на вокзал. Он торопился и даже не посчитал нужным хотя бы из осторожности сменить такси. Значит, нитку «вор – Ридашев» надо разматывать дальше. Жаль, что у нас нет фотографии сосенского Ридашева. Это бы облегчило дело.
– Есть словесный портрет, – сказал Ромашов. – Кроме того, я видел его и легко могу узнать по описанию.
– Да, – кивнул Диомидов. – Вам будет удобнее. Свяжитесь с МУРом. Они вам помогут установить круг знакомств Шилова. Ну, а ваша задача – аккуратно «выпотрошить» этих знакомых. – Диомидов улыбнулся. – Если будет туго, тут же докладывайте мне. Впрочем… Впрочем, докладывайте мне каждый вечер.
Ромашов поднялся. Беркутов встал было, чтобы идти за ним, но Диомидов остановил его.
– Вы мне еще нужны, – сказал он. – Как дела с Бергсоном?
– А никак, – откликнулся Беркутов. – После той встречи с писателем Ридашевым он, видимо, пребывает в растерянности. Даже звонить из автоматов перестал.
– И вы называете это «никак», – рассердился Диомидов.
Беркутов поспешил поправиться. Он сказал, что не совсем точно выразился. Конечно, тот факт, что Бергсон перестал звонить, настораживает. И конечно, наблюдение за ним усилено…
Диомидов встал из-за стола и заходил по кабинету. Беркутов продолжал говорить, но полковник его уже не слушал. В голову полковнику снова пришла та странная мысль, которая мучила его еще несколько дней назад, когда Диомидов убедился, что Бергсон таки имеет отношение к беклемишевскому делу. Бергсон, кроме того, назвал писателю Ридашеву фамилию Хенгенау. Рассказ Курта Мейера о похождениях профессора в сельве обретал достоверность. События на Амазонке каким-то образом связывались с делом Беклемишева. И точкой соприкосновения был Бергсон. Но вот каким образом они связывались? Почему Бергсон ринулся вдруг к писателю Ридашеву? Ошибка это или не ошибка? Диомидов склонялся к мысли об ошибке. Генерал советовал не торопиться. Но как тут медлить? «Бергсон выглядит растерянным», – говорит Беркутов. Растеряешься, когда так влипнешь. Чтобы подойти на улице не к тому человеку, надо быть уверенным, что идешь именно к тому. И еще этот глупый вещественный пароль – черная картонка. Несовременно. Очень несовременно… А может, в этом смысл? Но тогда что же выходит? А то, что Бергсон не знает в лицо человека, к которому послан. Да, не знает. Следовательно, он вообще плохо осведомлен о деле, в которое ввязался. Видимо, характер задания такой, что… Или у него два задания. Два… Два… Из двух источников – в один адрес. Черт знает что! Вот дикое предположение. Такого не может быть, если только…
«Если только» и была та странная мысль, которая возникла у Диомидова и которую он, отпустив Беркутова, тут же выложил генералу.
– Решительно, – заметил генерал, выслушав полковника. – Весьма, я бы сказал. – И генерал открыл портсигар. – А вы не подумали, что этим шагом можно пустить все дело под откос? – спросил он.
– Подумал, – улыбнулся Диомидов. – Поэтому и пришел к вам.
– А кому хотите поручить? – поинтересовался генерал, ломая сигарету.
– Сам, – сказал Диомидов.
– Сам, значит, – протянул генерал. – А почему сам?
– Ромашов занят. Беркутов для этой цели не подходит. Недостаточно сообразителен. Можно бы поручить Феоктистову. Но ему придется терять время, входить в курс.
– А если я не разрешу проводить этот… эксперимент?
– Будем искать другие пути, – лаконично ответил Диомидов.
– Ловко вы меня, – заметил генерал. – Как Фауст Mapгариту. Вас бы в рай. На должность змея-искусителя. А?
– Не гожусь, – засмеялся Диомидов. – Правда, какая-то Ева уже три раза звонила. Интересуется моей персоной и ни с кем не хочет разговаривать. А меня, как на грех, на месте в это время не бывает. После второго звонка заело любопытство, и я попросил в случае третьего уточнить ее телефон.
– Ну и?..
– С таксофона на Центральном телеграфе.
– Вы думаете, тут есть связь с делом?
Диомидов пожал плечами.
Генерал выковырнул спичкой окурок из мундштука и вернул разговор в прежнее русло.
– Меня заинтриговало ваше предложение. Но… Эх, если бы мы были уверены…
– Трудно предугадать все. Ведь мы знаем очень мало.
– Вот именно, – вздохнул генерал. – И неизвестно, будем ли знать больше.
– В случае удачи будем, – уверенно произнес Диомидов.
Генерал ничего не сказал. Но его молчание можно было истолковать как согласие. И полковник стал готовиться к задуманной операции. Суть ее заключалась в том, что Диомидов из пассивного наблюдателя превращался в активного участника игры.
***
Бухвостов лежал в чистенькой уютной палате. Каждый день его навещали ученые и врачи. Были среди них старые и молодые, бородатые и усатые, бледные и краснощекие, в очках, пенсне и без оных. Ему кололи пальцы, отсасывали капельки крови в тонкие стеклянные трубочки, надували на руках какие-то резиновые подушки и заглядывали при этом на циферблат большого градусника. Однажды опутали голову проводами и смотрели, как светилось зеленым окошечко черного ящика. В окошечке прыгали змейки. Бухвостов наблюдал игру змеек и поджимал губы, прислушиваясь к разговорам, которые вели в это время окружавшие его люди. Говорили они на непонятном языке. Старика это раздражало. Кроме того, ему надоело лежать в больнице. Чувствовал он себя здоровым. Спал нормально, никаких снов больше не видел. Краска по руке больше не ползла, остановилась у локтя и даже чуточку побледнела. А дома его ждали неубранная картошка и корова, оставленная на попечении соседки. Бухвостов требовал выписки.
– Дом без призора, – ворчал он, когда кто-нибудь из врачей обращался к нему с вопросом о самочувствии. – Корова там. За ней глаз нужен.
Но мольбы и требования старика оставались без ответа. Ему снова кололи пальцы и снова опутывали голову проводами. Молоденькая сестра почти неотлучно сидела около его койки и следила за стариком внимательными жалостливыми глазами.
– Анюта, – бормотал Бухвостов, когда они оставались вдвоем, – шо они, окаянные, со мной делают? Продукт ведь гибнет, скотина пропадает.
– Нельзя, Петр Иванович, – ласково говорила Анюта. – Вы уж потерпите. Вы сейчас представляете интерес для науки.
– Дура, – сердился старик и отворачивался к стене.
Анюта вздыхала, оправляла одеяло и раскрывала книжку. К характеру Бухвостова она притерпелась и относилась к высказываниям в свой адрес равнодушно. Интересы науки, по мнению Анюты, стояли выше ругани вздорного старика.
Так было и сегодня. Отпустив нелестное замечание по поводу Анютиных умственных способностей, Бухвостов повернулся на бок и замолчал. В палате воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом страниц да сопением старика. Анюта знала, что примерно через полчаса Бухвостов усядется на кровати и начнет шептать молитву и креститься. Молился он ежедневно: утром, после обеда и вечером. Слова были обычные. Старик просил Бога посодействовать ему с выпиской, жаловался на то, что дома пропадает огород, умолял Бога позаботиться о том, чтобы всем врагам рода человеческого было воздано по заслугам, а ему, Бухвостову, вышло бы снисхождение.
