Он улыбнулся, и я растянула губы в ответ в нервной, неверящей улыбке. Атттикус держался так, как описывал Гус, но не я ли сама просила его быть открытым?
Так что… соглашайся, Дайан. Улыбайся и восторженно хлопай глазками.
— Думаю, вполне, — ответила я. — Если вы перестанете лгать, лить воду и отмахиваться от моих вопросов.
Я скрылась, с удовольствием наблюдая, как выражение добродушной заинтересованности сменяется растерянностью и недоумением на лице Аттикуса, и шагнула прочь из-под арки — к теплу сухого дома, к объятиям Самуэля — единственного человека, которому можно было верить в этом мире, пропитанном ложью и обманом.
Ветер донес до ушей обрывок фразы про глупые шутки, а потом на меня со всей силой обрушилась непогода.
Вспышка хорошего настроения прошла так же быстро, как и появилась. Предстояло еще объяснять Самуэлю, что ему нужно принять ненужный заказ, а тому не слишком нравилось, когда его решения контролировал хоть кто-то, а Тени — в особенности.
Земля под ногами чавкала, напитанная влагой, и на ботинки тут же налипли комья грязи и старых листьев, перемешанные друг с другом, словно тесто. Могилы тянулись в утреннем тумане, похожие на небольшие болотные кочки, заливаемые водой с сошедшего с ума неба, и приходилось то и дело обходить огромные лужи. Наверное, поэтому я слегка сменила привычный курс, прыгая с одного холмика более-менее сухой земли на другой, не желая потом заниматься еще и стиркой обуви. И, наверное, мне суждено было натыкаться на трупы именно в этом месте.
С похолодевшим сердцем я убрала ногу с тела, на которое едва не наступила в утренних сумерках, осторожно склонилась и еле сдержала крик.
Вольфгант, наполовину погруженный в грязное озерцо, невидяще смотрел на мстящее всему городу небо.
Открытые глаза и разинутый в немом крике рот заполняла мутная вода, и я пятилась, уже не думая о чистке ботинок, лишь бы только не видеть этого застывшего в предсмертной маске лица, изменившегося до неузнаваемости. Вольфгант больше не выглядел человеком, и я не знала, сколько он тут лежит — разодранное тело, восковое лицо, он напоминал голема — верно, именно так начинают превращаться моряки в хохотунов. Вот только Вольфгант больше не встанет с этого кладбища и никому не навредит.
При Вольфганте не было сумки, и то ли он успел перепрятать ее, то ли драгоценности кто-то забрал.
Зато Раскаль теперь свободен — истинный бог Лесных чад, бог обмана и лжи. И он затопит Фристаду в крови.
Я кинулась бежать, уже не разбирая дороги и лишь стараясь удержаться на ногах, не поскользнуться на скользкой земле, мимо бесконечных рядов могил, ворот общины, что сегодня никем не охранялись, домов, в окнах которых трепетало нежное пламя свечей, и спрятавшихся от шторма собак.
Дверь нашего дома была не заперта, и я заскочила внутрь, заливая пол водой и грязью, затворила ее за собой и прислонилась спиной к теплому дереву. Дома горел очаг, несколько свечей на старом, обшарпанном столе, на подоконнике и печке. Самуэля видно не было, но мне требовалось время, чтобы прийти в себя, унять громко стучащее в горле сердце и заставить себя хоть слово вымолвить.
Вольфгант уже приходил к Самуэлю, прося защиты, но тот отказал, иначе я не споткнулась бы о распластанное в грязи тело, не смотрела бы в жуткое, похожее на маску мертвое лицо. И не сжималось бы так сердце в предательском страхе. Или, напротив, Вольфгант не дошел до своей цели.
— Дайан?
Самуэль появился на пороге кухни, нахмурился, обвел взглядом лужу, что с меня натекла, и выдохнул. С замирающим сердцем я поняла, что он волновался, ждал, когда я вернусь.
— Что ж, даже в таком виде — и то неплохо. Но не надейся, что я буду это все убирать, — ворчливо заметил он и улыбнулся одними уголками губ.
Но я все еще не могла вымолвить ни слова, просто молча смотрела на ничего не подозревающего старика и думала-думала-думала о том, что нас ждет и сколько осталось стоять Фристаде на берегу холодного злобного моря, как быстро Древесный бог почувствует, что часть его — нежеланная, полная страстей и страхов, держащая его часть — мертва. Захотелось закричать Самуэлю, чтобы уезжал из города, бежал, куда глаза глядят, но слова застряли, как пробка в горлышке бутылки.
Ему не потребовалось много времени понять, что я не в порядке. Самуэль нахмурился и медленно подошел ко мне, положил теплые сухие ладони мне на плечи и заглянул в глаза.
— Что случилось, девочка?
Я выдохнула имя вместе с воздухом, едва слышно и хрипло.
— Вольфгант…
— Приходил, — кивнул он. — Напуганный, дрожал как лист, обещал золотые горы. Я вышвырнул его вон. Сказал, что он предложил слишком мало, хотя он уверял, что я смогу купить всю Фристаду. Мне не нужна Фристада и не нужна опасность для всех нас. И стар я уже охранять кого-то, кроме тебя, Дайан. Ты за меня так перепугалась?
Он по-доброму улыбнулся, и мне на миг захотелось обнять его, прижаться и забыть все, что я видела. Но слова были важнее, только бы обрести вновь способность разговаривать.
— Он мертв. Лежит… там же, где Льюис. Тонет в луже. Ох, Самуэль…
Улыбка вмиг сползла с лица старика, и он отстранился.
— Ты проверила?
Я кивнула.
— С полным ртом грязи не живут. Ты… я…
Но Самуэль, уже приняв какое-то решение, резко затащил меня в кухню, ткнул пальцем в сторону ванной и схватил с вешалки тяжелый непромокаемый плащ.
— Раскалево отродье, так и знал, что нельзя отпускать дозорных. Сиди здесь, я скоро вернусь. Нужно поставить стражу и кое о чем поговорить. Я быстро, Дайан, приводи себя в порядок пока.
Он вышел в бушующее непогодой утро, а я потащилась в ванную, не ощущая ни холода мокрой одежды, ни тепла натопленного дома, ни запаха еды. Удивительно, что Самуэль в такую ночь нашел время на готовку, когда город тонул в реках крови защитников Фристады. Но я знала, что он никогда не отпускал в ненужные заварушки своих людей, город не платил за жизни наемников, и если кто-то из наших сегодня и дрался с минуталями, то исключительно по собственной инициативе. Что у кого-то такое желание, впрочем, возникло, я сомневалась. Община любила три вещи: деньги, покой и пиво, а ничего подобного никто в городе не обещал.
Горячая вода врезалась в кожу тысячей острых иголок, что я едва замечала, лихорадочно соображая, что делать. И усталость, и недосып отошли на второй план — не стоило так глупо сбегать от Аттикуса, ведь ему обязательно нужно узнать о смерти Вольфганта. Возможно, Тени успеют что-то предпринять, но что сделано, то сделано. Аттикус сидит в своих теплых казематах, а у меня нет сил возвращаться. Тени все узнают и без меня, но оставался Гус и затея с картами — он еще не знает, что нам надо спешить, что все проваливается Раскалю в смрадную пасть и вряд ли когда станет лучше.
Глава тридцатая
Самуэль вернулся через час, и я успела кое-что обдумать, вымывшись и завернувшись в его старый мягкий свитер и заодно собрав с пола всю грязь, что с меня натекла. Монотонная работа позволила мыслям, лихорадочно носившимся в голове, прийти к чему-то, что вполне можно было назвать спокойствием.
Руки и ноги так тряслись от напряжения, будто я неделю вспахивала поле, заняв место лошади. Холодная вода из фляжки слегка освежила, и я села в старое кресло и закрыла глаза, представляя ясное ночное небо над Фристадой — оно всегда было красиво.
Когда наступала зима, Хитрая Лисица занимала почти половину небосклона, неизменно указывая сверкающим носом на север. В детстве кухарка — моя большая любимица — часто рассказывала, что Лисица так торопилась за лето и осень обежать землю и принести на хвосте снег, что попала лапой в звездный капкан. Увидев несчастье, Куница — небольшое гаснущее созвездие — стала насмехаться над ней. Лисица умоляла помочь ей выбраться, но насмешница была глупа и жестока. И тогда Лисица взмолилась Тиши, и она, обходя очередной раз землю, услышала ее мольбы. Разжав капкан, Тишь строго посмотрела на Куницу. От этого она вся сжалась, зная, как скора богиня в гневе на расправу, и начала было умолять ее о помиловании, но Тишь не позволила ей сказать ни слова.
