глаз не спускать, — Горохов обратился к старому оперу. — Захар Степанович, поручаю это лично вам. Определитесь, кто сможет негласно присматривать за ним. Только очень аккуратно, ненавязчиво. Если узнают, что мы следим за вторым секретарем горкома, будет скандал. Отпишемся, конечно, но шумиха в таком щекотливом деле ни к чему.
— Есть, — кивнул Степаныч. - Вы все-таки думаете, что Зинченко и есть наш душитель?
— Я верю фактам, не более. Предположения строить пока рано. А то, что он единственный, кто подходит пока под описание и эксплуатирует пресловутую белую “Волгу” — это весомый факт, который необходимо проверить. Закон един для всех, товарищи. Другое дело, что применить его к некоторым личностям гораздо сложнее. Так что работаем, товарищи. И раздобудьте мне биографию этого самого Зинченко, самую подробную, — следователь кивнул на психолога. — Светлана Валерьевна проанализирует ее и сделает выводы, так сказать, с точки зрения психологии. И объяснение с него возьмите. Не так чтобы в лоб, а аккуратно, дескать, не передавали ли вы кому-нибудь управление автомобилем. Чтобы товарищ номенклатурщик не почувствовал жареное, пусть считает, что формальность отрабатываем, мол, простите, вынуждены отреагировать на сигнал. Не мне вас учить, сами понимать должны. Все, за работу, товарищи. Планерка закончена…
Мы с Погодиным вышли из кабинета Горохова. Сегодня нам ничего такого особого не поручили — в слежке не участвовали, в вечерний рейд с подсадными уточками тоже пропустим, вчера с Сонькой ходили, поэтому оказались в свободном полете. Отрабатывали по плану Горохова, круг общения всех владельцев белых Волг. Следователь предположил, что владельцы могли утаить что-то. Допустим, родственник или друг брал машину, а владелец это скрыл – или испугался, или действительно рыльце в пушку. Поэтому Горохов собрал данные на всех владельцев таких авто и пустил их на так называемую оперативную доработку. Обходили по второму кругу мы всех владельцев и каверзные вопросы задавали.
Был в этом смысл. Некий приемчик психологический. Например, преступник поначалу наврал с три короба и думал, что отбрехался. Все вокруг него улеглось, считал, что спрыгнул, а тут второй раз органы заявляются и вопросики те же самые, неудобные задавать начинают. Если есть в чем каяться, первое, что человек подумает, что вычислили его все-таки, потому и пришли снова. А дальше два варианта: либо юлить будет, либо сознается.
Второй предпочтительнее, но и первый выдаст его. При таком раскладе разницу в поведении уловить можно. А там уже и дожимать. В мое время еще полиграф применить можно было. Детектор лжи он же. Вранье отменно приборчик показывал, считывая ритмы сердечные, давление и даже потоотделение.
Насколько я знал, первые чернильно-пишущие полиграфы в СССР уже изобретены сейчас, но распространение они не получат еще долго, и то потом их компьютерные сменят. В семидесятых они считаются мракобесием и лженаучным методом. Почему? Думаю, все дело в самих корифеях права и власть предержащих. Никто не хочет оголяться перед народом, а полиграф мог бы многое о них самих рассказать.
— Ну, рассказывай! — Федя заговорщически посмотрел на меня, как только мы вышли на улицу, подальше от лишних глаз и ушей.
— Думаю, сегодня оставим владельцев “Волг” в покое и сами попробуем прощупать Зинченко, без шума и пыли.
— Да я не про это!
— А про что? — недоумевал я.
— Сам знаешь, — надувшись, пробубнил Погодин. — А еще друг называется… Я же сам хотел ее проводить.
— Прости, друг, но Сонька не для тебя…
— Почему?! — встрепенулся Погодин, раздувая щеки. — Потому что я рожей не вышел или статью? Как ты?
— Нет, Федя, потому что ты хороший… А Сонька — повариха…
— У нас в стране — все работы хороши, — декларативно выдал Федя известный шаблон. — И хотел тебе напомнить, что ты тоже отнюдь не директор или парторг какой-нибудь, а всего лишь простой слесарь.
— Да я не про род деятельности, Сонька – она по жизни повариха. Все на вкус пробует, пенку снимает, а не понравится – выкинет. Сдерет с тебя шкурку, как с картофелинки, и в кипяток зашвырнет.
— В каком смысле – в кипяток?
— В переносном, Федя. У нее из таких, как мы целый бульон заготовлен на все случаи жизни…
— Ты думаешь, она блудница? Так это правда, что про нее говорят? Расскажи, что у вас было! Она что? Поцеловать себя на прощание позволила?
— Хуже, Федя. Держись. Только между нами. Сама первая поцеловала…
— Вот стерва!
— Почему стерва? Тебе она ничего не обещала, такой у нее характер, мужчин целовать любит. Не для тебя она…
— Это почему? - снова насупился он.
— На таких, Федя, не женятся, а тебе о семье уже думать пора. Сколько тебе? Тридцатка скоро.
— Вообще-то мне двадцать пять только стукнуло.
— Не обольщайся, друг, не успеешь оглянуться, и тебе уже за полтинник. Вместо жены пиво, вместо детей сигареты. Вместо тещи — язва с подагрой, и никому ты не нужен, кроме своего старого друга. Но и у друга может фляга свистнуть, однажды, он возьмет и убьет тебя.
— Какая мрачная картина… И кто же тот друг, что меня убьет? Не ты ли случайно?
Я стряхнул горечь прошлой жизни, вспомнил, где я и кто, и ответил:
— Это я так, гипотетически рассуждаю. И не про тебя вовсе, а вообще о жизни. Работа – это хорошо, но если на ней жениться, то когда-нибудь она тебя пережует и выплюнет, и ничего у тебя не останется. И тебя самого не останется.
— Ха! Ты сам пашешь за двоих! И предлагаешь мне поменьше работать!
— Предлагаю тебе жизнь свою устраивать, не затягивать…
— А ты? Сам-то бобылем ходишь! Парень видный, а с девками я тебя не видал.
— А мне, Федя, пока чужие жизни надо устроить, а со своей временно перебьюсь…
— Какие это – чужие? — Погодин принял это на свой счет. — Я что? Маленький?
— Ты нет, а Олег – да.
— Блин! Я и забыл про него совсем! Как он там?
— Да поправился уже почти. Молоток. Здоровьем в мать пошел. Несгибаемый. Вот только держат его в больничке положенные три недели. Пока не выписывают. Но я к нему каждый день наведываюсь. Книжки читаю, последний раз про Хоттабыча читал. Особенно ему понравилось. Пионер Волька там желания свои исполняет. Правда, всегда нелепо получается, но интересно.
— Удивляюсь тебе, Петров! Когда
