еще ты слишком высокая.
- Про это не говорили.
- Не волнуйся, еще скажут, - утешила матушка. – И про рост, и про вес, и про форму ушей.
- А с ней-то что не так? – уши я потрогала, убеждаясь, что, вроде, больше не стали.
Они даже не оттопыренные. Нормальные у меня уши.
- Ничего. Как и со всем остальным. Просто повод.
Повод… стало быть, просто повод…
- Ты слишком другая Милли, - матушка поглядела на меня с сочувствием. – И я в свое время была такой же. Чересчур нежная. С кожей, которая моментально обгорала на солнце. С руками, что, стоило взяться за тряпку или веревку, покрывались мозолями. А те не заживали. Я простывала от дуновения ветерка и маялась жарой. Мерзла по ночам. Днем же яркое солнце вызывало головные боли. Меня ужасали люди, среди которых я оказалась. Особенно женщины. Резкие. Наглые… они смеялись над моими манерами. Оказалось, что мне врали и манеры вовсе не так уж важны. Порой важнее умение стрелять.
- Ты… хорошо стреляешь.
- Научилась, Милли. Просто в какой-то момент я… я решила доказать, что я не хуже. И я научилась. Стрелять. Потрошить и чистить рыбу. Свежевать кроликов. Раскладывать костер.
Она вздохнула.
- Только… ничего не изменилось. Как бы я ни пыталась казаться своей, я оставалась чужой. Пусть даже кожа моя стала жесткой и темной от солнца, руки загрубели, голос осип… это ничего не изменило.
И я… я поняла, что мне пытались сказать.
- То есть, притворяться леди не имеет смысла?
Матушка кивнула.
- Притворяться – нет. Но ты и есть леди. Просто другая. И чем раньше они это усвоят, тем проще будет всем.
- А усвоят?
Матушка слегка пожала плечами.
- Шансы есть, но… просто не будет.
Можно подумать, когда-то было просто. И я решилась задать вопрос, который задавать было неприлично. И невежливо.
И…
- А оно того стоило?
- Когда-то мне казалось, что нет, - матушка ответила не сразу. Заговорила она тихо, словно стесняясь своего ответа. – И наверное, будь у меня возможность сбежать, я бы не удержалась. Но… я потом расскажу, хорошо, Милли?
Хорошо. Я ж не против.
- Было время, когда я возненавидела все это. Ранчо. Пыльный городишко, где каждый смотрел на меня свысока. Мужа… ему, впрочем, было плевать. Уже было плевать. И на меня, и на мои усилия. Это и сводило с ума. И я бы сошла, но… ненависть – тоже сила. В какой-то момент, я поняла, что у меня не осталось ничего, кроме меня самой. Такой, какой я была.
Сильной?
Это только кажется, что матушка хрупка. Ну и Эдди так думает. Он и меня-то нежною считает, да… на самом деле она сильная. По-моему, сильнее нас, вместе взятых.
- И я начала делать все назло. Слугам. Ему…
Моему отцу?
- Остальным. Я сшила себе наряды. Делала прическу. Надевала перчатки, выбираясь в город. Я починила свой зонт. Я ходила с высоко поднятой головой. Была вежлива. Предупредительна. Как подобает леди. И… не скажу, что все изменилось сразу. Но изменилось. Постепенно. Еще и вы… когда вы появились, я поняла, что уже не уйду. Не вернусь. А потом… потом я научилась быть счастливой.
Как-то оно ни хрена не вдохновляет.
- Я не уверена, - я всегда старалась быть честной с матушкой. Хотя бы с нею. – Не уверена, что у меня получится.
Глава 18 О том, как некий джентльмен ищет приключений и находит
Глава 18 О том, как некий джентльмен ищет приключений и находит
Эва вернулась в свою комнату.
Как вернулась… вернули.
Кэти.
Сперва удалился человек, имени которого Эва так и не узнала. Потом появилась Кэти, глянула и хмыкнула этак, с насмешечкою.
- Вижу, голова у тебя не пустая, - и постучала Эве по лбу. Было до крайности неприятно. – И как он тебе?
- Кто это?
- А хрен его знает, - от Кэти слегка пахло, и нельзя было сказать, что запах был неприятен. Скорее уж чем-то похожим пахло от отца по вечерам, но слабо. А от Кэти – сильно.
Она икнула.
И рот прикрыла рукой. Скривилась.
- Понравилась ты ему крепко. Пять тысяч предлагал, если сразу отдам.
Пять? Это… это много.
- Но нет, оно-то… может, оно и хорошо бы, да только уже ж все объявлено. Знаешь, какие люди приедут?
Эва покачала головой.
- От и я не знаю, - Кэти снова икнула. – Да что ж это такое-то деется… от как выпью чутка, так оно и икается… икается, спасу нету никакого. Но ты ладно, пойдем. Молодец, девка. И завтрева не зевай. Иные-то как? К людям выведешь, а они морды кривят, рыдают со страшною силой. И что?
- Что? – послушно спросила Эва.
Она бы тоже порыдала, будь её воля. Да только не помогут рыдания. А вот если Эва чего-нибудь узнает. Нового. Важного. И сумеет рассказать… тот лысый и страшный, он ведь Эву слышал. И может, если повезет, опять услышит?
- А ничего хорошего! Вот выходит такая. Морда опухшая. Глазищи краснющие. Из носу течет. Кому охота такую приголубить? И покупают их задешево. Вот!
Эва покачала головой.
- Говоришь им, говоришь… можно подумать, тамочки их чего хорошего ждеть. А туточки… с умом если, можно глянуться хорошему человеку. Он и купит. И вывезет. В доме хорошем поселит. Будешь жить, беды не ведаючи. На шелках спать да с серебра есть. А всей работы – ноги раздвинуть.
- Зачем?
- Чего? – Кэти опомнилась.
- Зачем ноги раздвигать?
На Эву глядели. Долго глядели. С прищуром. А потом рассмеялись так.
- Да уж… потом узнаешь.
Почему-то стало стыдно, будто Эва спросила о чем-то до крайности неприличном. И…
- Главное, себя покажи. Он-то, конечно, хорош… пять тысяч сразу. Но Мамаша и больше подымала. Эти-то, чай, как раззадорятся, так вовсе забывают… так что не подведи, девонька. Всем тогда хорошо будет.
- А…
- А если подведешь, то и плохо. Тоже всем. Но тебе – особенно.
Кэти сказала это и дверь заперла.
- Поесть бы! – Эва вытянулась на цыпочки. – А то в обморок упаду еще!
- От! – донеслось из-за двери. – Молодец… баба, она есть должна, чтоб в теле быть. Тогда и мужик пойдет. А вы-то… небось мамка морила? Ничего, сейчас принесуть. Ешь. И
