Грегори расплатился. Когда они спускались, оркестр проводил их оглушительным джазом, они вынуждены были пробираться по краю танцевального ринга, задевая пары. За вертящимися дверьми Сисс с облегчением вдохнул холодный воздух.
— Благодарю вас за все, — вяло произнес он.
Грегори шел за ним к машинам. Сисс долго разыскивал в кармане ключик, открыл дверцу, расстегнул плащ, потом снял его и бросил, смятый, на заднее сиденье. Сел за руль. Грегори продолжал стоять.
Сисс не захлопывал дверцу и не двигался.
— Не могу вести машину… — признался он.
— Я отвезу вас, — предложил Грегори. — Может быть, вы подвинетесь?
Он наклонился, чтобы сесть в машину.
— Но у вас тут свой автомобиль.
— Ерунда! Я вернусь за ним.
Грегори опустился на сиденье, захлопнул дверцу и резко рванул с места.
Оставив машину во дворе, Грегори следом за Сиссом вошел в вестибюль. Сисс стоял, опершись о перила лестницы, глаза его были закрыты, на губах бродила неясная, несколько страдальческая улыбка. Грегори не стал прощаться — он ждал. Сисс вздохнул, или показалось, что вздохнул. Неожиданно он открыл глаза и посмотрел на Грегори.
— Не знаю, — пробормотал наконец Сисс, — есть ли… у вас время?
Грегори кивнул и молча двинулся мимо Сисса наверх. Оба молчали. Возле дверей, нажав на ручку, Сисс замер, хотел что-то сказать, даже придержал дверь, которая уже приоткрывалась, но потом решительно ее распахнул.
— Я пойду первым, здесь темно.
В прихожей горел свет. Дверь на кухню была распахнута, но там никого не было, только чайник тихо посвистывал на маленьком огне. Они повесили плащи на вешалку.
Комната, освещенная белым шаром под потолком, имела чистый и праздничный вид. На письменном столе стоял длинный ряд книг одного формата; карандаши и ручки располагались симметрично; под книжными полками к стеклянному столику были придвинуты два очень низких клубных кресла зеленого цвета, на них — яркие подушки с геометрическим узором. Столик уставлен стаканами и рюмками, подносами, полными фруктов и пирожных. Ложечки, вилочки — все накрыто на две персоны. Сисс потер свои костлявые, вспухшие от артрита руки.
— Садитесь под книгами, там удобнее, — произнес Сисс с наигранным воодушевлением. — Днем у меня был гость, могу угостить остатками.
Грегори хотел ответить легко, весело, чтобы подыграть Сиссу, но ничего не придумал, — отодвинул кресло и присел на его подлокотник, повернувшись лицом к книгам.
Перед ним было внушительное собрание разноязычной научной литературы несколько полок заполняли труды по антропологии, на нижней полке была пластиковая табличка с надписью «Математика». Краем глаза он заметил какие-то таблицы с пятнами телесного цвета, торчавшие из открытого ящика стола, но, когда он взглянул в ту сторону. Сисс двинулся, а вернее, метнулся туда, коленом вернул на место ящик и с треском захлопнул дверцу стола.
— Непорядок, непорядок, — пояснил он с деланной непосредственностью, еще раз потер руки и устроился на батарее под окном. — Ваш вновь вспыхнувший интерес к моей особе я должен признать равно подозрительным, как и тот, первоначальный, — проговорил Сисс. — Он носит слишком всесторонний характер.
— Вы, наверно, испытали в жизни много тяжелого, — заметил Грегори. Он доставал с полок наугад толстые тома и пропускал под пальцами поток страниц, на которых вздрагивали, прыгали алгебраические формулы.
— Скорее — да. Хотите кофе или чаю? — вспомнил Сисс об обязанностях хозяина дома.
— Я выпью то же, что и вы.
— Хорошо.
Сисс отправился на кухню. Грегори водрузил на место «Principia Mathematica» и с минуту глядел на захлопнутую дверцу письменного стола. Он охотно заглянул бы в ящик, но не решился. Через открытые двери слышно было, как Сисс возится на кухне. Он возвратился с чайником, тонкой струйкой разлил чай по стаканам и сел напротив Грегори.
— Осторожно, горячо, — предостерег он. — Итак, вы говорите, что исключили меня из числа подозреваемых? — заговорил он минуту спустя. — А знаете что? Я мог бы подбросить еще один подозрительный мотив, который вы упустили из виду. Скажем, что я стремился скрыть какого-нибудь покойника. Предположим, мою жертву. А для того чтобы укрыть этот конкретный труп, я решил придать ситуации необычный характер и организовал целую серию эпизодов с трупами, внес замешательство, создал ситуацию, в которой моя жертва запропастится окончательно. Что вы на это скажете?
— Слишком литературно, — возразил Грегори. Он просматривал тяжелый, с гладкими, плотными страницами том психометрии. — Существует рассказ Честертона на подобную тему.
— Честертона я не читал. Не люблю его. Значит, нет? А почему же тогда я должен был это сделать, по вашему мнению?
— Я не знаю, зачем вы стали бы это делать. Не могу приписать вам никакого мотива. Именно поэтому я перестал вас подозревать.
— А поинтересовались ли вы моим прошлым? Сопоставляли ли календарные даты с картой моих передвижений? Искали следы и отпечатки? Я не заметил ничего такого, за исключением одного случая.
— Я сразу же отказался от этого, ибо мозаика не складывалась в нечто целое. Впрочем, я не придерживаюсь системы, производя расследование. Я импровизирую, или, если угодно, я разбрасываюсь, — признался Грегори. Он почувствовал что-то твердое между страницами книги и медленно начал листать их назад. — Я даже разработал теорию, вытекающую из моей нерадивости: из коллекционирования следов нельзя делать никаких выводов, пока не нащупаешь определенное направление.
— Вы интуитивист? А вы читали Бергсона?
— Да.
Страницы раскрылись. Между ними лежал негатив большого формата. На фоне просвечивавшей сквозь него белой бумаги обозначился человеческий силуэт, откинувшийся назад. Грегори медленно поднес книгу к глазам и поверх нее взглянул на Сисса, который сидел ниже, чем он. Пальцем он двигал пленку по не заполненной печатным текстом полоске между столбцами, продолжая разговор:
— Шеппард сообщил мне, что вы были у него, когда исчез труп в Льюисе. Так что у вас алиби. Я вел себя, как пес, разыскивающий спрятанную кость, я перебегал от дерева к дереву и рыл, хотя рыть было негде. Я сам себя обманывал. Не было почвы, чтобы рыть, ничего…
Он планомерно передвигал негатив между колонками текста, пока наконец изображение на негативе не стало разборчивым. Это был снимок обнаженной женщины, полулежащей на столе. Рассыпавшиеся темные — значит, на самом деле светлые — волосы, спадавшие через плечо, которым она опиралась на груду темных кирпичей, почти касались сосков, обозначенных молочного цвета пятнышками. Длинные ноги, спущенные со стола, опутывала нить белых бус. В руке она сжимала неопределенной формы предмет, пересекающий черноту сжатых бедер. Губы, раскрытые в непонятной гримасе, обнажали темные точки зубов.
