Кирби в ужасе оглядывает комнату. Нет ни второго выхода, ни чего-нибудь, что могло бы послужить оружием. Кидается к окну с поднимающейся рамой в надежде выбраться из него на пожарную лестницу, которая ведет на задний двор, но раму заклинило.
Можно дождаться, когда он войдет, и кинуться к выходу. Если удастся спуститься вниз, можно ударить его чайником. Или спрятаться.
Вдруг все стихает. Она выбирает самый трусливый способ: сдвигает в сторону вешалки с рубашками и джинсами и забирается в шифоньер; усаживается там на расставленную обувь, поджав ноги под себя. Здесь, конечно, тесно и душно, но сам шкаф из твердого орехового дерева. Если он попытается его открыть, она ударит в дверь ногой, чтобы та шарахнула его по лицу.
Этому учил инструктор по самообороне, к которому она обратилась по настоятельному совету лечащего психиатра, – перехватить инициативу. «Главное – выиграть время, чтобы убежать. Постарайся сбить противника с ног и беги». И всегда, при любом упоминании насильников использовался мужской род, будто женщины в принципе не способны совершить зло. Инструктор показывал разные приемы: давить на глаза, ударить по носу, целясь чуть ниже, или по горлу ребром ладони; нанести удар с размаху по стопе; оторвать ухо (хрящ легко рвется) и бросить под ноги. Никогда не целиться по яйцам: к этому удару мужчины, как правило, готовы и успевают защититься. Они тренировали броски и удары, приемы высвобождения из захвата. Но никто в группе не хотел работать с ней в паре: боялись причинить боль – слишком реальной она была для них.
Снизу доносится шум – мужчине явно трудно вписаться в дверь. «Со za wkurwiajace gówno!»[11] Польский, что ли? И голос как у пьяного.
«Это не он», – не то с облегчением, не то с разочарованием понимает Кирби. Слышно, как мужчина неровными шагами двигается к кухне, насыпает лед в бокал. Потом шаги направляются в гостиную, слышен шум какой-то возни, после чего раздаются звуки музыки, нежно-сладкие в сопровождении монотонного шуршания.
Вдруг входная дверь открывается снова, на этот раз медленно и осторожно. Пьяный-то пьяный, но поляк тоже это слышит.
В шкафу пахнет нафталином и немного его потом. От напоминания о его физическом присутствии Кирби слегка подташнивает. Она начинает колупать краску на внутренней стороне двери; всегда так делает, когда нервничает. После нападения вдруг взяла за привычку расковыривать до крови кожу около ногтей. Но ему она отдала слишком много крови. Больше ни капельки не получит! А вот для двери не жалко, тем более если это удержит ее от опрометчивого действия – вырваться, что так и хочется сделать, потому что темнота внутри шкафа давит на голову, как бывает в глубоком месте бассейна.
«Cos ty za jeden?» – раздается вопрос поляка. Он направляется в прихожую. Мужчины разговаривают, ей слышны голоса, но слов не разобрать. Вкрадчивые, заискивающие интонации. Короткие резкие ответы. Это его голос? Непонятно… Звук увесистого удара по плоти, будто корове в голову вошел стержень из пневматического пистолета. Раздается визг: громкий, высокий и возмущенный. Еще один скотобойный удар. И еще. Кирби больше не может сдерживаться. Низкий животный звук сверлит ее насквозь, и она крепко зажимает себе рот обеими руками, сдерживая крик.
Шум и вопли внизу неожиданно прекращаются. Кирби напрягает слух, стараясь расслышать хоть что-нибудь, и крепко закусывает ладонь, чтобы не закричать. Глухой тяжелый удар. Ругань. Падение. А потом слышно, как кто-то поднимается по лестнице, и каждая ступенька отсчитывается характерным цоканьем костыля.
Дверь распахивается в прошлое, Харпер переступает порог, все еще сжимая в руке испачканный теннисный мячик и понимая, что свой нож потерял безвозвратно. Навстречу ему из кухни выходит здоровенный мужик, явно пьяный, держит за ножку розовую, всю в пупырышках, замороженную индюшку. Он точно был мертвым, когда Харпер видел его в последний раз.
Мужчина приближается к нему, пошатываясь и покачиваясь, шумно ругаясь и размахивая индюшкой словно дубиной. «Hej! Coś ty za jeden? Co ty tu kurwa robisz? Myślisz, ze mozesz tak sobie wejść do mojego domu?»[12]
– Привет! – миролюбиво отвечает Харпер, прекрасно понимая, чем эта встреча закончится. – Будь я любителем пари, поставил бы на то, что вы – мистер Бартек.
Бартек быстро переходит на английский:
– Вас послал Льюис? Я ведь уже объяснял. Здесь нет никакого обмана! Я – инженер, а везение и удача подчиняются своим законам, как и все остальное. То есть все можно просчитать, даже лошадей и карточного фараона.
– Охотно верю.
– Я могу и вам помочь. Выиграть пари. Гарантированно! Никто не догадается. – В глазах мужчины вдруг вспыхивает надежда. – Выпьете со мной? У меня есть виски. И шампанское! Вот индюшку сейчас приготовим. На двоих вполне хватит. По-дружески! Никому не нужно причинять вреда. Я ведь прав?
– Боюсь, что нет. Снимите пальто, пожалуйста.
Мужчина подчиняется. Он вдруг понимает, что на Харпере совершенно такое же пальто. Или такое, каким через некоторое время станет его собственное. Бравада обвисает и сморщивается наподобие коровьего вымени, если его проткнуть ножом.
– Так вы не от Луи Коуэна?
– Нет. – Он узнаёт имя гангстера, хотя никогда не имел с ним общих дел. – Но я очень вам благодарен. За все это.
Харпер обводит костылем круг по прихожей и, когда Бартек интуитивно поворачивает голову вслед, резко обрушивает деревяшку ему на шею. Поляк с визгом падает; Харпер опирается на стену для равновесия и с силой опускает костыль Бартеку на голову. Снова и снова. Привычным, хорошо отработанным движением.
С трудом вытаскивает пальто из-под тела. Вытирает лицо тыльной стороной ладони и видит, что она вся в крови. Придется сначала принять душ, только затем он сможет пойти и сделать то, что нужно. Привести шестеренки в движение, чтобы могло случиться то, что уже случилось.
Он впервые возвращается в Гувервилль после своего побега и попадает во время, которое предшествовало тем событиям. Теперь все воспринимается менее значительным. Люди кажутся глупее и мрачнее, словно марионетки, наспех обернутые неумелым кукольником серыми мешками кожи.
Еще раз успокаивает себя, что он вне подозрений, его никто не разыскивает. Пока. Тем не менее Харпер избегает своих обычных нычек и через парк идет другой дорогой, держась поближе к воде. Ту хибару находит быстро. Женщина на улице снимает белье: пальцами на ощупь ведет по веревке, упирается в запятнанную сорочку, а потом в одеяло, густо заселенное вшами, от которых даже ледяной водой не избавиться. Она проворно и аккуратно складывает каждую вещь и отдает стоящему рядом мальчугану.
