А потом в сумке вдруг ожила волшебная горошина, принявшая сигнал от Ока Аполлона. Кадмил всполошился, сообразив, что Акрион оказался где-то рядом. Стал слушать разговор (Акриона как раз вели в подвал), понял, что дело плохо. Спешно принялся срывать лётный комбинезон, потом целую вечность напяливал тряпки, которые припас для торжественного явления Гермеса.
Затем ему немного повезло: в коридоре наткнулся на Эвнику. Та нахмурилась при виде незнакомца и, судя по всему, хотела звать стражу. «Падчерица Семелы, – вспомнил Кадмил. – Дочь царя от первого брака. Ненавидит мачеху, говорила Акриону, что та – чудовище. Вот кто мне нужен».
– О благородная наследница Ликандра! – торопливо сказал он, поправляя на голове петас. – Се брата твоего наставник божественный, Гермес, посланник Фебов. Бесстрашный Акрион из Лидии убогой, из-за моря задумал умыкнуть отроковицу. («Какую ещё отроковицу? – одёрнул себя с досадой. – Фимении же двадцать три года…»). И замысел исполнен. Я свидетель: Фимения вернулась в отчий дом!
Эвника, оглушённая «золотой речью», качнулась, захлопала ресницами. Однако Кадмил и раньше бывал во дворце с визитами к Ликандру, поэтому царская дочь знала, как себя вести, встретив Гермеса. Тут же совладала с собой – склонилась в полупоклоне, воздев руки, и без запинки произнесла слова подобающего в таких случаях гимна:
Славься, о Долий, Крониона сын,
Рожденный блистательной Майей!
Благостный вестник богов, утешитель скорбей,
Несущий отраду сердцам!
– Да-да, я тебя тоже рад видеть, – кивнул Кадмил. – Так, на чём… А, да. Но горе, горе! Сердцем взгляд метни! В узилище подземном терпит муку Акрион. Коварная Семела его пленила. Собирай мужей, афинян благонравных, пусть видят, что замыслила царица. Ехидна ядовитая – не мать ей имя! А прежде погляди сюда и ужаснись. Здесь ведовства гнездо, которому прозванье – алитея.
И он распахнул дверь в покои Семелы. Эвника несколько мгновений безмолвно осматривала комнату, окидывая взглядом дохлых крыс, черепа, горелые кости, волшебных кукол, и далее по кругу. Потом сглотнула и деловито осведомилась:
– Сколько у нас времени?
– Мало, – честно ответил Кадмил.
– Советники сейчас как раз заседают в перистиле, – сказала она. – Позову, чтобы они это увидели. Я мигом.
И, подобрав подол, резво побежала вон. На выходе обернулась, крикнула:
– Я верно поняла? Фимения здесь, у брата всё получилось?
– Здесь, здесь, – откликнулся Кадмил. – Давай шевелись, Пелонида.
Эвника исчезла. «Смышлёная девка, – подумал Кадмил. – Не то что сестра…» Он вдавил в ухо горошину, прислушался. Акрион тихо читал литанию Аполлону. Ему вроде бы ничего не угрожало.
И тогда настало время второй ошибки. Кадмил счёл, что может потратить ещё четверть часа, чтобы вместе с Эвникой проводить советников в изгаженный гинекей и «золотой речью» усилить их впечатление от увиденного. Так и сделал; и вышло весьма недурно. Один из почтенных старцев выблевал весь завтрак на сандалии, другой закатился в обморок, третий принялся заикаться. «Вот вам алитея! – восклицал Кадмил. – Тёмным, мрачным силам прислуживает та, что поклоняться богам удумала неправедно!» Эвника кликнула Горгия с парочкой его молодцев, велела без лишних вопросов идти в подвал, и Кадмил, страшно довольный произведенным эффектом, повёл всех выручать героя. Которому, как он всё ещё думал, ничего не угрожало.
О, да! Конечно, Акриону ничего не угрожало! Под угрозой была Семела. Когда Кадмил спускался по лестнице, горошина в ухе начала передавать сопровождавшие бойню жуткие звуки. Кадмил запаниковал и, чтобы подстегнуть советников со стражей, выкрикнул: «Да с гневом гнев завяжет бой!» Все переполошились, принялись толкаться на узкой лестнице, мешая друг другу. В итоге спуск, наоборот, замедлился. Бестолковая суматоха продолжалась вплоть до того момента, как открылась дверь, и в свете факела они увидели мёртвую царицу. Валявшуюся под этой растреклятой статуей, чтоб на неё тыщу лет голуби гадили.
Жалкий кретин! Локсий был прав, прав, прав! Стоило прежде всего хватать Семелу и лететь с ней на Парнис. Как теперь быть? Хорош Гермес-ловкач, ничего не скажешь. Смерть на меня, смерть на мой план, смерть на весь род Пелонидов и на неуклюжую бегунью Семелу. Впрочем, последнее как раз уже и так исполнилось.
Одно утешение: умница Эвника сама догадалась, что от неё требуется. Какая речь! Как умеет чувствовать публику! Если бы по эллинским законам женщинам не запрещалось ораторствовать, он бы сам взял её в ученицы.
Конечно, выступление перед кучкой советников – это совсем не то, что планировал Кадмил. Он думал собрать полную агору, ославить Семелу на все Афины, чтобы по Элладе мигом разошёлся слушок: царица-то ведьма, загубила нашего Ликандра ненаглядного, и алитею придумала, чтобы народ извести… Впрочем, это ещё успеется.
А вот что не успеется никогда – так это узнать у покойницы, кто же на самом деле придумал ритуалы. Те самые, от которых пневма может вовсе иссякнуть.
Значит, сколько ни порочь Семелу, сколько ни подогревай слухи о её ведьмовстве, всё равно кто-то будет распространять в народе алитею. Настоящий создатель разрушительных практик. И он не остановится.
Всё пропало.
Разве что…
Разве что странная вещица, найденная у царского ложа, действительно важна так, как кажется Кадмилу. Чутьё, чутьё! Он всегда доверял интуиции.
Поэтому требовалось спешно лететь в лабораторию.
А царским детям – верней, сиротам – предстояло готовиться к торжественной церемонии.
В конце концов, поводов для торжества было предостаточно.
Все дневные события – от полёта над кладбищем до сцены в подвале над телом мёртвой Семелы – заново пронеслись в уме Кадмила, пока он надевал лётную экипировку.
– Мне надо отлучиться до вечера, – сказал он Акриону, сидевшему у стены, прямо на полу. – Убедительно прошу, не наделай глупостей, пока меня нет. Лучше вообще ничего не делай. Поболтайте с Эвникой и Фименией, у вас наверняка найдутся темы для разговоров. Воспоминания детства и так далее.
– Фимения не настроена болтать, – сказал Акрион хмуро. – И я, признаться, тоже. И с Эвникой мы уже поговорили…
Они были в башне, в комнате с балконом, недалеко от покоев Ликандра. Другого укромного места не нашлось: все носились, как угорелые, Эвника гоняла рабов и стражников, готовясь к вечернему действу, и дворец кипел жизнью, как муравейник, на который уселась свинья.
– Ну, Фимения понятно, – пропыхтел Кадмил, затягивая ремни на лодыжках, – она хотя бы помнит мать. А ты-то чего? У тебя ведь есть приёмные родители, нормальные люди. Что ты Семеле, что тебе Семела?
Акрион скривил лицо, будто задел незажившую рану.
– Я тоже многое вспомнил, – выговорил он с трудом. – Многое. И кроме того, она…
Кадмил проверил, надёжно ли сидят зарядные кристаллы в гнёздах.
– Смелей, – подбодрил он. – Не томи.
Акрион тяжело вздохнул.
– Мать не дала понять напрямик, что хочет моей смерти, – пробормотал он. – Даже когда уходила, сказала стражам: «сами знаете, что делать». Что, если они не должны были меня убить? Что, если она просто хотела…
Он не закончил и с мольбой взглянул на Кадмила. Глаза, обычно светлые, потемнели от волнения.
Кадмил поднял увесистую, потяжелевшую сумку.
– Меньше сомнений, герой, – посоветовал он. – Стражники уже загодя знали, что им делать. Выходит, она заранее решила твою судьбу.
– Зачем тогда говорила со мной? Зачем велела всем выйти? – простонал Акрион.
Кадмил взял его за плечо и крепко встряхнул. Так трясут дерево, чтобы попадали плоды.
– Да собиралась только поглядеть на тебя из любопытства! – прорычал он. – Интересно, видишь ли, стало узнать, каким вырос сынок. Прежде чем… Ну, не знаю, что можно поручить троим стражникам. Наверное, должны были накрыть стол, надеть тебе на башку лавровый веночек и пригласить танцовщиц. Сам-то как думаешь?
