Я ругаюсь. Громче, чем следовало бы в присутствии ребенка.
Повернувшись, я широко раскинул руки, «Ругер» болтается без дела. С Хароном он все равно не поможет.
— Паромщик, давно не виделись.
Я одариваю его своей лучшей ухмылкой. На него она не действует. На него вообще никак не повлиять. Он видит Ад в черно-белых тонах. Ты жив или мертв, и если ты не дышишь, то ты — дело Харона.
Да, мы и раньше пересекались. Но никогда так.
— Ты должен был умереть, Ник Холлеран. Опять. То, что ты жив, меня раздражает. Давай разберемся с этим.
Глава 2
ТАК НЕЛЬЗЯ
— В последний раз, когда проверял — а поверь мне, Харон, делал это не раз с прошлой ночи — я дышу. Со мной у тебя нет никаких дел, приятель.
Паромщик просто стоит там, туман клубится вокруг его лодыжек. Представьте себе Клинта Иствуда в любом из его старых вестернов, затем снимите с него кожу, пока только воспоминание о ней не закроет острые углы, суставы и кости скелета. Оденьте его в черное — сапоги, брюки, рубашку. Добавьте стетсон и плащ, настолько темный, что он сливается с тенью позади него, превращаясь в пустоту.
Если долго смотреть на отсутствие света, можно вспомнить каждую душу, которая когда-либо жила и умерла. Этот сукин сын приветствовал всех и каждого, кто остался в Аду, своей безразличной, зубастой ухмылкой.
Таков Харон.
Парень — психопомп, крутое имя из легенд о живых. Забудьте, он именно проводник. Греки говорили, что он переправляет мертвых через Стикс. Другие культуры, другие имена, но во всех мифах он выполнял одну и ту же задачу. И в каждом из них это Харон. Есть только один, как Горец.
Какую функцию он выполняет в Аду, не представляю. Конечно, я понимаю, что он появляется, когда Рай закрывает свои ворота и выключает свет, как сосед, который делает вид, что его нет дома, когда вы без предупреждения звоните, но тут некуда деть жалкую душу, которая застряла в аду. Или все же есть?
Тем не менее он всегда появляется. Самый крутой гребаный пенни, который когда-либо чеканили. И сегодня он явился, просто чтобы поздороваться? Нет, я на это не куплюсь.
Я что-то упустил в этом парне, и это меня беспокоит. Прошлой ночью он, конечно же, появился в доме Уилеров. Наблюдал, ждал. Как болезненный, странный дядя, которого никто не хочет приглашать на семейные праздники, а он сидит там в углу, высасывая жизнь из комнаты весь чертов вечер.
— Ты должен был умереть прошлой ночью, Холлеран, — ворчит Харон. Его впалые, черные глаза пылают больным жаром. Если бы Паромщик жил, вы бы назвали его фанатиком. Или безумцем. — Твоя судьба изменилась пять лет назад по воле фортуны. Но твоя дорога закончилась в подвале Уилера. Я знал это с самой первой нашей встречи, когда ты обманул смерть. И вот ты стоишь здесь, и, глядя на тебя, я не вижу никакой новой судьбы. Ты лишен ее, и меня это беспокоит.
— Может, ты просто ошибся, — говорю я, оглядываясь по сторонам.
Туман становится все гуще, и даже дыхание Харона повисает в холодном воздухе. Не знал, что этот сукин сын вообще дышит. Ноющее чувство в очередной раз беспокоит меня, призывая быть внимательнее. Что-то, кроме Паромщика, наблюдает за мной. Я знаю это.
— Я тебя помню, — шепчет Диана, глядя на Харона. Он поворачивает голову в ее сторону и кивает. — Ты… говорил со мной. После моей смерти, но не помню слов.
— Большинство не помнит, дитя. Считай, что тебе повезло.
Харон смотрит на меня, и я снова думаю о Клинте Иствуде. Нас разделяет десять ярдов, между нами сгущающийся туман. Перестрелка в сумерках. Дело в том, что единственное оружие, которое я могу достать, ни хрена не подействует на старика Харона.
— Послушай, — бесстрастно говорю я, пожимая плечами. Конечно, черт возьми, я нервничаю. Притворяйся, пока не сам не поверишь, верно? — Не мне решать. Люцифер вмешался, и, насколько я знаю, Ад принадлежит ему. Если у тебя есть претензии, решай их со своим боссом.
Я слышу звон стали раньше, чем вижу его. Харон скользит на шаг вперед, держа в руках сверкающий серебряный клинок, который ярко блестит в темноте. Черт меня побери, но этот меч явно шесть футов в длину. Прежде чем понимаю, что делаю, я оказываюсь перед Дианой, как будто мое тело способно на все, кроме как быть разрубленным пополам этой чертовой штукой.
Харон обхватывает рукоять двумя руками, упирает острие в землю и опирается на меч. Если бы не было так холодно, я бы вспотел. Несмотря на ужас, нарастающий во мне, должен признать, что он выглядит круто.
— Однажды, — шипит Харон, его голос похож на огонь, который уже догорел, — Люцифер умрет. И даже Бог. Я не подчиняюсь никому, я существовал в пустоте до жизни, и все внимают моему зову, даже Владыки Небес и Ада.
— Диана, — шепчу я. Не знаю, зачем, так как уверен, что Харон, ублюдок, все равно слышит. — Оставайся рядом со мной. Этот туман исходит не от него.
— Я знаю. — Малышка уже стоит за моей спиной, съежившись. Умная. — Я чувствую что-то. Как с призраком на тротуаре. Ненависть, столько ярости.
Любопытно. Я добавляю это в свой мысленный список пунктов, требующих внимания позже. Если, черт возьми, это позже вообще наступит.
— Ты такой придурок, Харон — рычу я. Слушайте, да, временами я бываю не к месту вспыльчив. Но этот чувак — настоящий козел. — Какая тебе разница, жив я или нет? По мне, так я в любом случае в Аду надолго.
Харон хрипит, и мне требуется время, чтобы понять, что я рассмешил этого гада. Не думал, что такое возможно. Я борюсь с желанием заткнуть уши, когда его скрип, похожий на звук трущихся друг о друга надгробий, продолжается, и смотрю на Диану. Ее безглазый взгляд устремлен на окружающий туман. На грани слуха, за пределами веселья Харона, я слышу рычание и топот лап. Что за хрень?
— Так вот как ты это видишь, Ник Холлеран? — спрашивает Паромщик. Туман клубится, из него вырываются мягкие усики и обвиваются вокруг его ног. Почти как ласка. Он не обращает на них внимания, влажный холод его не беспокоит. С чего бы это? Он — Смерть, и кровь не течет в его жилах… никогда? Тем не менее, он может дышать. Я вижу, как он висит в воздухе, над туманом. — Думаешь, Ад — это то, как ты его воспринимаешь? Ты веришь, что мертвые задерживаются здесь без всякой цели, и только там, где ты их видишь? Глупец.
Мертвые служат какой-то цели? Для меня это новость. Его тонкие губы расходятся в стороны, изображая, как я полагаю, улыбку.
— Вот дерьмо, — говорю я, поднимая пистолет. Какой бы демон там ни находился, я к нему совсем не готов.
— Что это? — спрашивает Диана, в ее голосе чувствуется спешка и страх.
Я киваю на Харона, который все еще демонстрирует мне свою не очень сверкающую белоснежную улыбку.
— Он знает, но не говорит. Хочет, чтобы я умер, чтобы баланс в его бухгалтерской книге сошелся. Чертово старейшее существо во вселенной — гребаный бухгалтер. Но, что бы это ни было, нам нужно сваливать. Немедленно.
— Ты лишен судьбы, Ник Холлеран, и ты живешь, хотя не должен. Так нельзя. Возможно, ты все-таки встретишь свою смерть этой ночью. В любом случае, увидимся.
Харон делает шаг назад, и туман поглощает его, заполняя пустоту там, где он стоял.
— Сукин сын, — рычу я, оглядываясь по сторонам. Ночь подернулась дымкой, и я понятия не имею, где мы находимся в Мидоу-парке. Бар «Стикс» с Руби и спасением может быть по ту сторону линии деревьев, затерянный в тумане, всего в двух шагах. Или в миле от нас, если уж на то пошло.
— Ник, как вам удалось так долго оставаться в живых? — спрашивает Диана, пронзительным голосом. — Неужели вы ежедневно сталкиваетесь с опасностью?
— Да, я постоянно спрашиваю себя об этом, милая.
Рычание справа от меня. Вой все ближе. Из тумана появляется фигура, похожая на волка-переростка, серебристый мех тускнеет в клубящейся дымке. Осколки льда торчат из него, как избыток клыков. В его пасти их много, и они обнажены, чтобы я мог видеть.
Я знаю, кто это, и что мы уже встречались, еще до того, как он заговорит.
