***
Помимо собственно страха перед неизвестностью, в неприятии смерти есть, наверное, значительная доля зависти, думал Краут, подходя ко входу в «сарай». Мол, я помру, выйду из игры, а эти говны останутся жить, и это несправедливо! Поэтому откидывать коньки, как говорят русские, или пинать ведро, как говорят американцы, приятнее в большой компании. Не один ты обделенный, этих, которые рядом, тоже лишили возможности участвовать в общей игре.
А самое противное – равнодушие. Обидно. Ты загибаешься, и никому до этого нет дела. А ведь хочется, чтобы кому-то было не все равно. Ну, это я им устрою, непременно. Так или иначе, от равнодушия я их излечу.
В «сарае», прямоугольном сооружении, состоящем из сборных отсеков, размером с городской квартал, и высотой чуть выше человеческого роста, похожем на ангар, поддерживалась температура в двадцать два градуса по цельсию. Разбирая крайние отсеки и перенося их в противположный конец, сооружение можно было «передвигать». Ярд за ярдом почва под этим колпаком прорабатывалась бурильными механизмами, крошилась, и нагревалась, отдавая фильтрам гелий-три. Изотоп гелия удерживался трехслойными контейнерами, транспортировался к станции, и присоединялся к полезному грузу, готовому к доставке на Землю.
Страны покрупнее примемяли иные методы, более надежные. Пейлоуд, снабжающий внеземным топливом Южную Африку, в этой фазе своей деятельности привычно рассчитывал на продолжение южноафриканского чуда.
Южная Африка – самая настоящая страна чудес. Так было всегда. Как-то раз в горах нашли огромные залежи драгоценных камней, мирно покоившихся в грунте всю предыдущую историю человечества, и неожиданно на южной оконечности континента выросла цивилизация. Феодальный строй сменился апартеидом, а апардеид развалом. Несколько небоскребов в центре Йоганнесбурга переоборудовали – из контор сделали квартиры, и в этих квартирах жили бок о бок – бездомные и те, кто исправно платил ежемесячную аренду. Лифты по большей части не работали. Толпы нищих заполняли улицы городов, и в то же время чудовищные дорожные пробки неизменно возникали в тех же городах два раза в день. Половина страны ходила босиком и жила в хижинах, сделанных из мусора, и тем не менее шахтеры бесперебойно добывали уголь, снабжающий электростанции. Ночью улицы контролировались исключительно преступниками, но на этих улицах бесперебойно горели фонари, электричество к которым подавалось не угольными, но атомными станциями. Уютные чистые кафе соседствовали с грязными ночлежками. Безработица и безденежье царили повсюду, и несмотря на это в страну постоянно проникали, пытались проникнуть, или хотели проникнуть бесчисленные беженцы, эмигранты, искатели счастья всех рас и этносов. Несмотря на банкротство государственной казны, Южная Африка продолжала импортировать нефть. Гастрольным труппам, особенно оперным, в Кейптауне хорошо платили.
Краут повернул выключатель. Одна из продольных ламп, освещающих «сарай», противно мигнула и погасла, остальные включились. Краут задействовал передатчик, настроился на общую волну.
– На шипе! – сказал он. – У кого там следующая смена? Пусть тащит лампу.
Присев рядом с одной из «дробилок», он отвинтил клеммы, снял крышку, и заменил два сверла. Предположительно, вчера здесь на какое-то время прекратилась подача тепла, бездействующие сверла замерзли, кто-то из блядей включил мотор, и сверла превратились в пыль, едва коснувшись мерзлого грунта. Остальные были пока что в порядке.
– Починил я твою дробилку, Дженни, – сказал он в передатчик. – Ты мне должна до конца жизни. Не подпускай блядей к аппаратуре, они ничего не умеют. Ты скоро?
– Полчаса мне еще нужно, – откликнулась Дженни со станции. – Не кричи так, у меня глаза лопнут.
Краут усмехнулся. После каспа, когда всем было очень плохо, единственный человек на борту, который его не раздражал – Дженни. Не то, чтобы они сблизились, стали друзьями, а так … не было между ними неприязни. Краут рассказывал ей разное, Дженни слушала. Хорошо знала свои обязанности, помогала неумехам. Часто проводила свободное время в отсеке Краута, дремала на его койке. Ее тоже, как Краута, раздражали все остальные члены экипажа. Даже в Центре Подготовки она ни разу не вступила в сексуальные отношения – ни с кем. Если бы Краут спросил ее – почему, она бы ответила. Сказала бы, что хранит верность. Но Краут не спрашивал.
Он включил еще четыре дробилки, и на одной из них вспыхнул аварийный индикатор. Краут снял с мотора крышку и попробовал соединения датчиком. Все они оказались в сохранности. Грохнул щепетильный фуз, упала температура в печке. Краут заменил фуз и дал себе слово, что если дробилка еще раз застопорит из-за фуза, он просто поставит в нее жучок. Шестьсот градусов нагрева, восемьсот – какая разница. А то все слишком страхуются там, на Земле, не видят реалий.
Я на эти реалии смотрю без удовольствия, и рад был бы тоже их не видеть. И если Доувер будет поступать как Доувер, возможно и не увижу. Нужно принимать меры.
Один из подающих шлангов потек. Краут перекрыл подачу и заменил шланг. Подключив тестер к разводке, он увеличил питание и присел на корточки, следя за тем, как бегает туда-сюда красная полоска индикатора.
Майкл Фарадей, думал Краут, был английский химик и физик. В те времена таких людей называли естественными философами. Фарадей изучал мангитное поле вокруг проводника с постоянным током, и создал базу для концепции электромагнитного поля в физике, озорник такой. Он открыл электромагнитную индукцию, диамагнетизм, и законы электролиза. Он установил, что магнетизм может влиять на световые лучи, и что между этими двумя феноменами есть прямая, еби ее мать, зависимость. Изобретения Фарадея создали фундамент для технологии электромоторов. Мы обязаны именно Фарадею тем, что используем электричество в быту.
Несмотря на то, что Фарадей не получил систематического, он стал одним из самых влиятельных ученых в истории.
Фарадей был очень религиозным человеком. Биографы отмечают что его вера в то, что все в природе от Бога, всегда оказывала огромное влияние на его работу.
Да, это понятно. Унизительно, но понятно, думал Краут. Мне. Да и всем нам тут. Индикатор зашкаливает. Уменьшим напряжение … Всем нам понятно, особенно Дженни. Но вера не есть любовь, и знание не есть свет. Не поверить в Бога здесь, на Ганимеде, просто невозможно. Я – верю. И – я Ему не доверяю.
Я не знаю, что он мне тут устроит в следующий момент. Я не непокорный – я подозрительный. Недоверчивый. Фома Сомневающийся, и далеко не в лучшем смысле. Он меня таким создал, и он же дал мне повод подозревать Его … в небрежении. Да, именно так. Потому что как не крути, то, что со мной происходит, иначе как несправедливостью не назовешь.
