Элоиза бросила беглый взгляд. Да, четким почерком на плотной бумаге было написано «Себастьяно Савелли ди Черенция ди Монтеспинелло ди Малапецца деи Марни». Вот, значит, как.
Тем временем он разорвал конверт и достал лист бумаги, исписанный тем же самым четким почерком с двух сторон. Стал читать, и по мере чтения ощутимо мрачнел. Дочитал до конца. Поднял голову, оглядел их всех — Лодовико, Карло, монаха, который к тому моменту успел уже прийти, разместиться в кресле и взять бокал, и напоследок её, Элоизу. Потом протянул лист Лодовико.
— На, посмотри, что пишет этот… — он явно хотел добавить, кто именно, но подумал и не стал ничего добавлять.
Лодовико молча взял лист, так же молча прочитал.
— Ты же сейчас никуда не пойдешь, правда? — он посмотрел на Марни внимательно и пристально.
— Я… я не знаю, в самом деле, — сказал тот очень тихо, почти беззвучно.
— Эй, что было, то было, и всё, — Лодовико хотел было порвать лист, но Себастьен выхватил его и принялся читать снова. — Да хватит уже, ничего нового ты там не прочитаешь!
— Не лезь, хорошо? — отмахнулся тот тихим и каким-то нехорошим голосом, а потом как стукнет кулаком по столу, что на нем подпрыгнула одинокая пустая тарелка, невесть откуда взявшаяся.
— Господа, что происходит? — Элоиза попыталась заглянуть в глаза одному и второму, но они ее как будто не замечали вовсе.
А потом Себастьен встал и пулей вылетел за дверь.
Карло опрометью бросился за ним. Лодовико ругнулся под нос, посмотрел на отца Варфоломея.
— Иди, сын мой, останавливай непотребство, — видимо, в том, что непотребство произойдет, монах не сомневался.
— Дон Лодовико!
Он оглянулся уже от дверей, очень недовольно.
— Что такое?
— Вы сможете привести его обратно?
— Постараюсь, — буркнул тот.
— Скажите ему, что я его здесь очень жду.
— Ладно, — Лодовико исчез.
— И… часто с ним так? — нерешительно спросила она у Варфоломея.
— Меня лично Господь миловал, и раньше видеть не доводилось, но рассказы слышал, конечно. Где эта подметная бумажка, которую он читал?
Элоиза огляделась, но письма не нашла.
— Наверное, или сам утащил, или Лодовико.
— Хоть бы кто догадался сжечь, что ли, негоже такое с собой таскать. Ладно, ждите его, я думаю, Лодовико и остальные справятся. Сил вам и терпения. А я возьму книгу от нечестивца и почитаю на сон грядущий, — Варфоломей благословил ее, прихватил с собой ящик с книгой, и тоже исчез за дверью.
Элоизе же не оставалось ничего, кроме как сидеть и сверлить взглядом ту самую дверь.
Они появились в тот момент, когда в двери уже было положено просверлиться дыре. Лодовико держал друга за руку, и как-то нехорошо держал. Довел до дивана, посадил рядом с Элоизой. Сам сел на стол и мрачно смотрел на Себастьена. Себастьен же смотрел куда-то… в никуда.
— Лодовико, хоть вы скажите, что происходит, если ваш друг сошел с ума!
— Это его тайны, не мои, — пожал плечами Лодовико. — Но он близок к сумасшествию, вы правильно понимаете.
Элоиза заглянула ему в лицо, он этого даже не заметил. Развернула его к себе.
— Себастьен, что происходит? — он поднял на нее взгляд, но как будто не видел ее. Тогда она сама взяла его ладонями за плечи и ощутимо встряхнула.
Лодовико хрюкнул.
— Сдается мне, вы можете ему даже нос откусить, и он не заметит!
— Я попробую обойтись без этого, — отрезала Элоиза и положила кончики пальцев на его виски, сосредоточилась и стала мысленно звать его сюда, в комнату, к ним.
Она не знала, сколько времени прошло. Она мысленно сказала ему всё, что никогда в жизни не собиралась говорить вслух. Сказала о том, как он перевернул с ног на голову ее жизнь, как ей хорошо с ним, как ей в нём нравится всё, как бы ей хотелось быть с ним нежной и ласковой, но она не умеет, она умеет только просчитать, в том числе реакцию организма, но она может попробовать научиться, она бы хотела…
Когда он глубоко вздохнул, зажмурился, потом открыл глаза и как будто увидел ее наконец, она уже не знала, кричать ей, плакать или ругаться. Руки опустились сами, но тут уже он обнял ее.
— Элоиза, спасибо, — прошептал ей в самое ухо. — Я как-то совсем потерялся…
Дальше было проще, она откуда-то знала, что его нужно держать и не отпускать. Просто держать. И она держала. Руки снова обхватили его.
— Себастьен, что было в том письме? Расскажите. Я должна знать, чему невольно способствовала.
— Да уж, вам, конечно, необходимо знать всю эту грязь, — горько усмехнулся он.
— На самом деле это вам необходимо с кем-то это обсудить, понятно? Не спорьте, вы сейчас дальше собственного носа ничего не видите. Даже не видите, что все ушли, только Лодовико вон сидит, но он, как я понимаю, в курсе проблемы. Или вы думаете, что я не встречалась в жизни с грязью?
— Но ваша семья во всех отношениях нормальная!
— Себастьен, у меня много родственников, и я могу представить очень разные семейные проблемы, поверьте, — она подумала, что хватит уже церемоний, сбросила туфли, забралась на диван поглубже сама и подтащила его к себе. — Так, если вам комфортнее в обуви, то я не возражаю, но, по-моему, она лишняя. Забирайтесь ко мне и рассказывайте. Я знаю, вы отличный рассказчик.
— Не могу устоять перед таким недвусмысленно высказанным предложением, — улыбнулся он, тоже забрался на диван с ногами и обнял её. — Ладно, раз уж вы говорите, что нужно выговориться… Письмо это вам читать не нужно, а если коротко — известный вам господин, который любезно подарил книгу и сам напился какой-то своей гадости, в этом письме изволил сообщить, что в свое время организовал гибель моего отца и старшего брата. Они узнали о его связи с нашей матерью и решили мстить, но он успел первым. И еще он сообщил, что моя сестра — на самом деле его дочь, а вовсе не нашего отца, поэтому ее и зовут Анджелина-Корнелия. Он что, думал, что я отравлюсь и не пойду его убивать после такого письма? Его счастье, что он, похоже, сам себя убил.
— Что это? — Элоиза удивленно смотрела на ягоды клубники вперемешку со взбитыми сливками.
— Мне помнится, ночью что-то говорилось про клубнику со сливками. В качестве лекарства от всех болезней, кажется.
— Ага, душевных, — хмыкнула Элоиза.
— Но эти крокодилы положили только одну ложку. Поскольку они прячутся, и я не знаю, кто ставит все эти изыски под дверь, то предъявить претензию некому. И нам придется есть по очереди. Вы первая.
— Благодарю вас, — кивнула она и взяла ложку с длинным изящным черенком.
Клубнику съели, сон немного разогнали.
— Скажите, а куда делось то чертово письмо? — вдруг спросил Себастьен.
— Как, вы не помните? — рассмеялась она. — Мы сожгли его на свечке, вон на той, — она кивнула на приклеенную прямо к столу свечку, очень похожую на церковную, — а пепел развеяли, стоя снаружи на карнизе вон там, — кивнула на окно. — Так что где-то внизу на клумбе, я полагаю. И я полагаю, это не тот предмет, который стоит трогательно сохранять в семейном архиве.
— Там цветы не вымрут от такого удобрения? — рассмеялся он.
— Не думаю, — пожала плечами она.
— А камеру кто сломал?
На самом деле, камера, еще вчера мирно висевшая на потолке, была раскручена на составляющие и лежала на столе.
— Кажется, Лодовико. Он говорил — нечего охране на посту смотреть кино про то, как мы с вами с ума сходим.
— А мы сходили с ума? Я, видимо, да, потому что всю ночь обнимал лучшую женщину этого мира и даже не поцеловал ни разу, не говоря о большем.
— Тогда целуйте, и я пошла.
— Куда? — нахмурился он.
— Спать, — пожала она плечами. — В нормальную постель.
— Пойдемте, — с готовностью поддержал он. — Ко мне. Душ, постель, ну и что еще вам захочется.
— Мне хочется, чтобы с вами все было хорошо. А для этого вам нужно еще несколько часов поспать. Поспать, понимаете, а не что-то там еще, — она подняла руку и погладила его по щеке, прямо, как ночью. — Душ и постель. А потом уже всё остальное.
