Сработал профессиональный рефлекс, и я оказался там раньше, чем сообразил, что этого делать не следовало. Меня едва не размазала по стене волна обезумевших от ужаса и отвращения зрителей, ломившихся к выходу. Мне отвесили хорошего тумака по уху, чувствительно врезали по ребрам, саданули чем-то твердым по спине и вдавили в узкую нишу за рекламным стендом — и все это не более чем за секунду. Голова гудела, спина и ребра нещадно ныли, нос и глотку забило прошлогодней пылью, рядом кого-то рвало. Толпа качнулась в сторону, и мне удалось проскользнуть в зал.
В первый момент я не понял причины паники — внутри был полумрак. Но через несколько мгновений глаза привыкли к освещению, и я почувствовал, как мои кишки тоже просятся наружу. Везде — на креслах, в проходах, даже на радиаторах отопления были разбросаны трупы кошек и собак!.. И какие трупы! Задушенные, раздавленные, обезглавленные, с выпученными белесыми глазами и прикушенными черно-синими языками, вывернутые лапы, оторванные хвосты!.. А запашок стоял как на распаханном кладбище или в морге, где забыли включить холодильник.
В общем, в фойе я очутился значительно быстрее, чем выходил из него. Пришлось сделать пару-тройку дыхательных упражнений, чтобы унять разгулявшиеся внутренности и выгнать из легких тошнотворно-сладкий запах. Взгляд мой блуждал по фойе скорее автоматически, чем осознанно, и вдруг споткнулся на одном лице — улыбающемся, довольном, любующемся учиненным бедламом — Феликс Гурвич?!..
Это было невероятно. Это было иррационально. Но, тем не менее, там, у самого выхода стоял он, Феликс Гурвич — бывший секретарь комсомола, фарцовщик и стукач, а ныне — президент крупнейшего в Сибири Лесного банка и наслаждался сотворенным безобразием!
Надо было срочно все поставить на свои места, иначе я всерьез опасался за рассудок. Я ринулся сквозь мечущуюся толпу, отчаянно работая плечами и локтями и моля Бога и чертей только об одном, чтобы не дали упустить того, у выхода.
Но… внезапно меня крепко схватили за шиворот, съездили по другому уху и радостно констатировали:
— Попался, гад!.. Господа, вот он! Это его работа, я видел!..
Я открыл было рот, чтобы возразить, но здоровенный потный детина, державший меня, сунул мне под нос грязный волосатый кулак, больше похожий на кувалду, и раздельно произнес:
— Закрой хлебало, сволочь!
Я быстро огляделся. Кольцо раздраженных, испуганных, злых лиц катастрофически сжималось, уже замелькали скрюченные, дрожащие руки, слюнявые, перекошенные рты. Промедление было смерти подобно: объяснять что-либо перепуганной толпе — безнадежное дело, а вот остаться калекой…
Я не стал демонстрировать свои кондиции «барса» перед неподготовленными обыкновенными людьми, пусть даже и возжелавшими моей крови. «Кодекс русского воина» запрещает такие неадекватные действия. Поэтому, симулировав обморок, я повис на руке мордатого, а когда тот попытался вздернуть меня вверх, неожиданно выпрямился, саданув ему головой по челюсти. Лязгнули зубы, детина всхрапнул и выпустил мой воротник, заваливаясь под ноги окружающих. Истерично взвизгнула какая-то размалеванная девица, отшатнулась в сторону ее подруга, и я зайцем метнулся в образовавшийся проход.
Только бы не нарваться на любимую милицию, успел подумать я, ныряя в спасительный туман, так как в отдалении уже был слышен ее уверенный, победный голос.
Внезапно впереди я увидел знакомую серую фигуру — Гурвич, мать твою?!.. Не уйдешь! Я примерился было схватить его сзади за горло, но он вдруг перехватил мою руку, быстро нагнулся и перебросил через себя — моим же коронным приемом!.. Копчиком об асфальт — это я вам скажу!.. Взвыв от боли, я почти рефлекторно выполнил прием «копыто» и… попал во что-то мягкое и податливое. Он не то застонал, не то всхлипнул, и на меня рухнуло массивное тело. Оно оказалось почему-то очень холодным, скользким и буквально расползалось под пальцами. На меня вдруг накатила волна такого ужаса, что я заорал, не щадя связок, благим матом, как в детстве во время отцовской порки. Я орал, судорожно расшвыривая вокруг куски этого мерзкого желе, только что бывшего человеком, и очнулся лишь когда в лицо ударил резкий запах нашатыря, и надо мной склонилась знакомая черная кожаная глыба.
— Да это же господин Котов?! — удивленно прорычал сержант Бульба, бережно хватая меня под мышки. — Что случилось? На вас напали?
— Вы так вопили, будто вас резали без наркоза, — сострил его молоденький напарник, помогая мне дойти до машины.
— А вы, случайно, не из «Ориона» выскочили? Там бардак какой-то, поинтересовался Бульба, втискиваясь на место водителя.
— Н-нет, — промычал я, все еще внутренне содрогаясь от пережитого.
— Куда вас отвезти?
— Д-домой, если можно, — выдохнул я, откидываясь на спинку сиденья и доставая сигареты. — Не найдется ли у вас спичек, сержант?
…Будильник верещал как мартовский заяц, причем оказался не на стуле рядом с кроватью, а посередине комнаты на столе. Поэтому, стукнув по обыкновению ладонью и не попав, я слегка удивился и определив примерное направление, спросонок запустил в него шлепанцем.
Проклятье!.. Надо же было вчера так надраться, да еще в одиночку?!..
Я с кряхтеньем и стонами, почти наощупь — глаза отказывались воспринимать даже электрический свет — пробрался в ванную и отвернул холодный кран на всю катушку. В голове ревел стадион, а пенальти, по-моему, били прямо в затылок. Приоткрыв глаза, я попытался рассмотреть себя в зеркале — м-да! Как там говаривал покойный Владимир Семенович в известном фильме: «…Ну и рожа у тебя, Шарапов!..»
Вода пошла совсем ледяная, и я, набрав побольше воздуху, сунул свой «чугунок» под звенящую струю. Стадион под черепом взвизгнул и бросился врассыпную — отлично! Я с ожесточением растер жидким холодом лицо и шею и почувствовал наконец, что приобрел нечто общее с цивилизованным человеком, журналистом Дмитрием Котовым.
Правда, я несколько переоценил собственные силы, потому что выйдя из ванной, вновь услышал в голове отдаленный тяжелый гул. Сообразив, что без лечения не обойтись, я двинулся на кухню за пивом, но в самом конце этого несложного маршрута ноги мои вдруг разошлись во времени и пространстве, голова сделала вид, будто ее это не касается, и больной хозяин, брошенный на произвол судьбы, оказался на полу. Стадион под черепом завороженно замолчал, похмельные мысли встали во фрунт и попытались проанализировать ситуацию, а в правую руку от локтя до пальцев впились сотни взбесившихся кактусов. Задница прилипла к линолеуму, а под левой рукой хрустнули ошметки яичной скорлупы. Ругательства застряли в пересохшей глотке — полжизни за пиво! — и тут я увидел эту черную бестию, виновника всей трагедии.
