– Сделала последний вклад, – объяснил он. – Где Дубстер, тебя спрашивают?
– Он куда-то ушел.
Да, подумал Краут. Ушел. Выследил Дженни, резанул … чем? … чем-то резанул по скафандру. А теперь пошел, небось, к кастрюле, докладывать Доуверу, что половина дела сделана. Я – следующий. Потом уберут Грейви и блядей. Их всегда можно убрать, никуда они не денутся.
Но я жив. Меня пока что не убрали. И я начинаю принимать меры. Не с тем связался ты, Доувер. Увел я у тебя бабу, да. Но ты ведь не собирался на ней жениться? А я женился. А ты женился на другой, и мог бы забыть, но не забыл. Что ж. Последствия грядут, Доувер.
***
Педали впереди, рычаги по бокам. Движения напонимают движения лыжника. На Ганимеде горизонт ближе, чем на Земле. Механический одометр показывал всего две мили пробега, а станция уже скрылась из виду. За кромкой. В зеркале заднего вида – только тоскливая серость да чернота со звездами, как и впереди. Над головой – черный купол. Звезды очень яркие. Неполный диск Юпитера, зависший над горизонтом справа по ходу.
Вперед, Дубстер. Три мили. Четыре мили. Кролер идет легко, но ощущение движения – зыбкое из-за недостатка ориентиров. На Земле, даже на заснеженной равнине, или в пустыне, что-то торчит, какое-нибудь дерево сраное, десять градусов к правому борту. В Сахаре пески хоть и меняют форму, но медленно, и пещаные холмы вырастают по мере приближения к ним. На Ганимеде ландшафт вечно недвижим.
Волна страха прокатилась по жилам, без очевидной причины, помимо собственно пронзительного одиночества – один, в седле дурацкого кролера, кругом однородно и серо, Земля даже во сне не снится. Дубстер вздрогнул. Он тут же вспомнил, что Доувер советовал в случае приступа страха или тоски, когда остаешься один, принять двойную дозу тэма-семь. Некоторое время, боясь этой мысли, Дубстер просто крутил педали, но затем все-таки пошарил рукой по боку, повернул голову, захватил зубами нужную трубку и осторожно повернул клапан. Две дозы выстрелили и застряли в горле. С усилием Дубстер проглотил фармакологический продукт. Минут через пять страх отпустил. Зато голова начала болеть, как после бренди с пивом.
Встретилась целая группа кратеров. Он обогнул их по кромке, глянул на Юпитер, по-прежнему висящий над горозинтом, и поправил курс.
До прибытия на Ганимед он не представлял себе, что однообразие ландшафта может быть таким утомителным. Даже на станции не так заметно. А здесь – деваться некуда! Звезды, невероятное количество звезд, холодных, равнодушных, одноцветных. Блеклый огромный Юпитер, зловещий, излучающий ужас. Серые кратеры. Всё.
Звезды хороши на Земле, видимые сквозь переливающуюся пелену ласковой атмосферы, звезды, мерцающие над горами, над морем, над склонами, холмами, зданиями. На звезды хорошо смотреть с террасы в саду, когда легкий ветерок дует в щеку, а воздух пахнет свежестью. Цветами! (Так было далеко не всегда, но теперь так думалось – запах цветов … хотелось прожженному репейнику именно цветов …) Звезды хороши в сочетании с речными всплесками, когда сидишь на траве в обнимку с девушкой. Звезды хороши, когда знаешь, что через час или через день тебя ждет уютный ужин и сладкий сон на чистой простыне – для разнообразия можно и на звезды полюбоваться. Здесь, в Пространстве, звезды просты, понятны, и противны. И смешно и противно думать, что сравнительно недавно по историческим меркам огромное число молодых людей на Земле хотело к ним, звездам, лететь, думая, что в них, звездах, есть что-то загадочное и романтическое. На самом деле звезды – сырой материал или, в самом лучшем случае – заготовки. Очень хорошо это видно на Ганимеде.
Путешествующим на кролерах рекомендуется делать пятнадцатиминутные передышки каждые два часа.
Дубстер зафиксировал колеса, слез с седла, расправил плечи и спину.
Он родился в маленьком, скучном, уродливом захолустном городке. Таких городков на Земле – многие тысячи. Городки эти производят материалы для постройки, поддержания, и кормежки Парижа, Рима и Амстердама. Городков – уродливых и унылых – во много раз больше, чем блистательных столиц. Но блистательные столицы были бы невозможны без этих городков, селений, дервень, обширной тоскливой, очень однообразной провинции.
Один человек за средней продолжительности жизнь может съесть десять тысяч куриц, пять тысяч коров, гектары ржи, пшеницы и ячменя, запив все это миллионами кубических метров чистой пресной воды.
Все создаваемое и производимое создается из превышающего создаваемое по объему во много раз. Созидание, завершаемое конечным продуктом, помещено между материалами и отходами, и количество отходов редко бывает намного меньше изначальных материалов.
К примеру – дерево для рамок и подрамников, лён, растущий и собираемый на полях, отсев шлаков, обработка, пряжа, полотно, «кроличий клей», гвозди из стали для рамы, фрукты дикие и домашние, уголь, мел, и прочая для красителей, льняное масло – все это для того, чтобы на тысячи неумелых, или глупых, или скучных изображений, намалеванных кем попало, появилось несколько полотен гения.
Чтобы накормить нищих, нужно сперва накормить богатых и жадных от пуза, а чтобы накормить всех, нужно произвести в десять или пятнадцать раз больше еды, чем понадобилось бы при равной дележке.
Когда-то генетики думали, что всего лишь три процента составляющего клетку вещества содержат нуклеиновую кислоту, ответственную за продолжение рода в том виде, в каком он, род, существует. Тщательно разобравшись, поняли, что остальные девяносто семь процентов тоже важны – они и есть – сырые материалы и отходы, неразрывно связанные с конечным продуктом.
По сравнению с Землей остальное Пространство, с его темпоральными векторами, газовой пылью, водородом, звездами всех мастей – элементарно, просто, примитивно, как сырой материал. Несчитанные триллионы сочетаний атомов, молекул, кристаллических решеток, углеродных связей, видов и подвидов на Земле, уникальный состав атмосферы, вкупе с идеальным расстоянием от Солнца обеспечиващий равномерное распространение тепла на планете, которое в свою очередь обеспечивает эластичность тканей – конечный продукт. Количество сырых материалов и отходов должно соответствовать сложности и безупречности конечного продукта, оправдывать его уникальность чудовищным количеством элементарности. Чтобы оправдать уникальность Земли, какой создал ее Творец, мало Солнечной Системы, и мало одной галактики. Строение Земли, со всем, что на ней есть, включая Венец Творения и Разум, может оправдать только существование всей Вселенной.
