— А сам Милн заразился?
— Судя по всему, да. Но он был еще жив, когда умер Бриккер. Вересов находился при смерти. Стахов и Кастен успели надеть биозащитные скафандры, о том, как они себя в это время чувствовали, ничего не известно. Я имею в виду — доподлинно не известно. Но температура поднялась у обоих. Дальше, по мнению комиссии, начинается подлинная вендетта. У кого-то из тех двоих не выдерживают нервы — у Стахова или Кастена — опять-таки, не известно. Бриккер умер, Вересов почти умер, сами они, по их мнению, вот-вот умрут. И прежде чем умереть от инфекции, один из них душит Милна куском провода — как Отелло Дездемону. Мол, я-то, конечно, умру, но и тебе не жить — не помогут тебе даже вовремя принятые иммунно-модуляторы. Кроме этого, комиссия припасла запасную версию: убийца хотел покинуть станцию, чтобы спастись от заражения. Милн, разумеется, не позволил бы нарушить карантин. Поэтому Милна необходимо было устранить. Затем у убийцы происходит какой-то конфликт с оставшимся в живых астронавтом. Возможно, драка за место в корабле. Убийца не желает брать с собой зараженного астронавта или астронавт желает спастись от убийцы — черт его знает… Система контроля за жизнеобеспечением была подключена к биозащитным скафандрам, в которых находились Кастен и Стахов. Она зафиксировала смерть одного из них. Потом станция начинает плавиться вплоть до фундамента. По мнению комиссии, убийца заметал следы. Замел он их весьма основательно — погиб вместе со всеми, и его личность установить невозможно. Точнее, там так написано: «Личность убийцы установлена с вероятностью пятьдесят процентов» — как вам это нравиться? В итоге: станция уничтожена, экипаж, включая убийцу, погиб. Вот такие дела творятся в дальнем космосе…
Он замолчал.
— М-да, неспокойно в дальнем космосе, — согласился я, — вы говорите, многое осталось невыясненным, но меня, честно говоря, удивляет, напротив, обилие фактов. Комиссия в деталях восстановила ход событий. Как это ей удалось?
— По двум причинам. После того как заболел Бриккер, Вересов начал гнать информацию на Терминал сорок-десять. Передача несколько раз прерывалась, и я на сто процентов уверен, что она прерывалась умышленно. Кому кроме убийцы это было выгодно? Никому. Следовательно, убийца — не помешавшийся от страха астронавт и не мститель. Убийца готовился заранее. Вторая причина — видеозапись, о которой я вам уже говорил. Ее обнаружили в чудом уцелевшем «черном ящике» станции. Вересов, ощутив, что теряет контроль над станцией, включил запись с камер, расположенных в нежилых отсеках. Убийца рассчитывал, что протекший реактор расплавит и «черный ящик». С счастью… впрочем, какое уж тут счастье… короче, содержимое ящика частично сохранилось…
— Хорошо бы увидеть, — вставил я.
Он посмотрел на меня как бы оценивая, достоин ли, затем перевел взгляд на экран, где по прежнему висел отчет комиссии.
— Без копии, хорошо?
— Я уже сказал, копию просить не буду.
— Все так сначала говорят. Потом начинают чуть ли не вымаливать, деньги предлагают.
— Вымаливать я точно не буду, но к денежному предложению можете потихоньку начинать готовиться… шучу, — вынужден был я тут же добавить, перехватив его презрительный взгляд. На самом деле я не шутил.
Он прошел несколько уровней защиты, включая звуковую и визуальную — компьютер обязан был узнать своего хозяина в лицо, наконец отыскал видеозапись.
— Любуйтесь…
С чего он взял, что я стану любоваться?
Он повернул экран ко мне, сам взял с полки какой-то журнал, отошел с ним к кухонной стойке.
— Мне потребуются ваши комментарии.
— Я наизусть все помню.
На экране мельтешили черно-белы полосы. Постепенно из них начало формироваться изображение, задвигались какие-то тени.
— Камера находится внутри медицинского блока, над дверью, — пояснил он, — слева дверь в изолятор.
— А в кресле…
— Вересов, он уже без сознания.
Сэмюэл Милн вышел из левой двери, подошел к электронному микроскопу, расположенному прямо напротив камеры, откатил кресло с Вересовым к левой стене, устроился перед микроскопом. Он сидел спиной к камере, по движению правого локтя можно было определить, что Милн настраивает микроскоп. Таймер в углу экрана отсчитывал время. Одна, две, три минуты… Локоть застыл. Снова зашевелился. Пять, шесть, семь… Милн встал, повернулся к камере. Сквозь черно-белый дождь черты лица не различить… Торопливо заходил по каюте, снова сел… Девять, десять… Оттолкнулся левой ногой от стола, стул сделал оборот. Он чем-то взволнован… Наклонился к окуляру. Одиннадцать, двенадцать…
У нижнего обреза экрана появилась бледно-серая тень, похожая на перевернутое ведро. Ведро удалялось и поднималось одновременно, под ним возникли плечи — широкие из-за скафандра.
— Убийца? — спросил я.
— Он. Теперь смотрите внимательно.
Да я и так боялся моргнуть. Почему не нацепил на плечо камеру? Потому что дело частное, как я полагал.
Милн повернулся к вошедшему скафандру. Хриплые звуки. Милн отодвигается от микроскопа вместе с креслом, освобождая место для скафандра. Скафандр склоняется к окуляру, через тридцать секунд распрямляет спину. Милн что-то говорит, но я слышу только хрип.
— Что он говорит?
— Примерно следующее: «а, это ты… иди сюда, смотри, что я обнаружил… не бойся, ты в скафандре…убедился?.. надо немедленно сообщить на Терминал… Рассвел-то был прав… почему ему не поверили… напишу сначала ему, он обязан узнать первым».
— Как вы это различаете… Я слышу только хрипы.
С дистанционного пульта он нажал на паузу.
— Во-первых, вы смотрите оригинал, а не экстраполяцию. Хрипы восстановили до членораздельной речи, но я оставил все как есть. Во-вторых, его слова можно прочитать по губам.
— Губ-то не видно…
— Посмотрите раз десять, все увидите.
— И где ж я смогу посмотреть раз десять?
— Обратитесь в ГП.
Своевременный совет.
— А убийца говорит что-нибудь?
— Молчит. Ни слова не произносит. Продолжаем?
— Давайте…
Милн поворачивает голову к монитору компьютера. Экран белеет — Милн выводит шаблон для письма. Скафандр водит головой из стороны в сторону, как бы что-то высматривая. Снимает с кронштейна лампу, берется за шнур. Милн оборачивается, кажется — он в недоумении, короткий хрип…
— "Зачем", — переводит Алексеев.
Движения человека в скафандре быстры и уверенны. Один оборот шнура вокруг шеи Милна. Непрерывный хрип. В предсмертных конвульсиях биолог бьет по клавиатуре…
— Поэтому письмо ушло, — поясняет Алексеев, но я его не слышу — все мое внимание приковано к экрану.
Нет, это еще не конвульсии. Милн что-то нащупывает на столе. Взял, взмахнул рукой… Скальпель! Убийца его словно не замечает, продолжая стягивать петлю. Снова взмах скальпелем. Кажется, Милн попал ему по руке. Правая рука Милна безжизненно повисает, и скальпель падает на пол. Убийца перестает тянуть, он тяжело дышит, роняет лампу. На экране с началом письма к Рассвелу возникает серый квадрат.
