Когда первое возмущение прошло, она попросила брата Франциска распорядиться про кофе и принялась рассуждать. Ну, во-первых, ее могли сюда и не позвать. Все бы смотрели, а ей бы ни слова не сказали. Даже Анна. Таковы правила. Да и она сама, надо признаться, сильно не обо всём со всеми говорит. Видимо, участие в мероприятиях службы безопасности повысило ее какой-то внутренний дворцовый рейтинг. Во-вторых, висит уже, и черт с ним. Обратно не засунешь. А в-третьих, кадр и вправду редкостный. И когда Лодовико успел их сфотографировать? Впрочем, она не слишком обращала внимание на то, что было вокруг.
А ведь он успел не только это! Элоиза открыла личные сообщения и узрела еще несколько кадров — он обнимает ее, она обнимает его, они целуются. Вдох, выдох. Что поделаешь, это на самом деле видели все, кто участвовал в операции. И Лодовико не дурак, у него хватило ума послать лично ей, впрочем, нет, не только ей, им обоим. Со скупым комментарием «Оригиналы по запросу». И Себастьен уже написал, что да, ему дать, все, что есть, и можно еще чуть-чуть. Фотки хороши, но самый лучший кадр — тот, что в ленте и с подписью.
Написала Лодовико благодарность за деликатность и тоже попросила себе оригиналов. Хоть будет, на что любоваться вечерами. И о чем вспоминать.
Лодовико откликнулся почти сразу же, написав «При первой же встрече». А потом ещё — «Кроме этого, есть и другие, покажу, посмотрите». О как. Впрочем, как жили монархи и их приближенные еще не так давно? Вся жизнь на виду. Они здесь, во дворце, живут ровно так же, удивительно ли, что все имеют про всё свое мнение и все везде суют свои носы?
3.25 О чем сожалел граф Барберини
* 73 *
История была в целом закончена, но оставалась еще пара моментов, которые, конечно, сами по себе ничего особенного не значили, но для, так сказать, общей завершенности их сильно не хватало. На Элоизу по-прежнему дулись родственники — и Доменика, и Полина. Что как ей нужно, так она бегает и скачет, а как ничего не нужно — так всё равно, что провалилась, так ей перевела недовольство матери Лианна. Ну и хотелось поговорить с Марни, задать ему пару вопросов и прояснить кое-что. И если второе могло только лишь сложиться стихийно, потому что сама она никак не была готова с ним контактировать по таким делам, то первое нужно было решать ей самой.
В пятницу утром она позвонила Доменике. Та пофыркала, конечно, но потом оттаяла и сообщила, что вообще её очень желает видеть Барберини. Который всё ещё находился в клинике, потому что отравление вызвало встряску организма, а кратковременный визит домой повлек за собой гипертонический криз и что-то там еще, и Доменика теперь не отпускала его до стабилизации состояния.
— Вот еще, — фыркнула она, — помрет там у себя и скажет потом, что я виновата!
— Скажи тогда, если я заскочу сегодня днем — это нормально?
— Заскакивай. Кстати, ты встречалась с Полиной?
— Нет, ещё не собралась.
— Собирайся скорей, приехал Валентино, и они уезжают на днях отдыхать.
— О, спасибо за информацию, а я и не в курсе была. Ладно, я позвоню, как поеду.
Потом собралась с силами и позвонила Полине. После разговора в субботу она тётке не звонила, но Полина, к счастью, была не из тех, кто копит обиды годами, она очень обрадовалась звонку.
— Вот что я тебе скажу — вечером все дела побоку, и ко мне, поняла? Приехал Валентин, и мы в субботу улетаем к теплым морям. Вечером Лина приедет, Доменику тоже позовем.
Так и получилось, что в пятницу днем Элоиза поехала в клинику Доменики, а вечером опять оказалась у Полины.
* 74 *
Элоиза предполагала, что ее намерение посетить Барберини в больнице не вызовет понимания у тех обитателей дворца, которые были с ним знакомы, поэтому никому ничего не сказала, а просто поехала в обед, и всё.
Она так до сих пор и не разобралась в своих ощущениях от знакомства с графом. Некоторая начальная доля восхищения помножилась на некоторую же возникшую в процессе общения брезгливость. Хотелось выяснить недостающее, а потом тщательно помыть руки.
И, вместе с тем, было жаль. Он и впрямь мог быть интересным собеседником, с ним можно было изредка беседовать, подобно Полине… впрочем, наверное, господин граф не пытался отравить Валентина. Иначе Полина с ним бы так дружески не общалась.
Доменика ждала в кабинете — похмыкала, посетовала на исключительную вредность пациента и напомнила, что ожидает историю.
— Ты же будешь вечером у Полины?
— Буду. Младшенькая наша — никак, а я приду.
Младшенькой она называла собственную дочь, тоже Доменику и тоже врача, только детского. Всё остальное семейство именовало ее Терцией.
— Вот там и расскажу что-нибудь. Полина ведь тоже среди тех, кто хочет всё знать.
— Ладно, иди к этому обормоту. Не жалей его слишком — он практически в порядке, ещё нас всех переживёт!
— Ты меня обрадовала. А то я некоторым образом чувствовала свою вину — это же благодаря мне он напился той дряни. С другой стороны, было невозможно сделать так, чтобы никто не пострадал. Поэтому — поделом ему, и вообще Полина его насчет меня предупреждала.
— А он не послушал, конечно. Нет, он крайне неприятный пациент, не только потому, что неприятен мне вообще, а еще ведь он везде сует свой длинный нос и желает знать, почему его лечат именно так, а не иначе! И при этом не желает сменить клинику и врача, я ему первым делом предложила.
— Ещё бы он желал сменить клинику, ага. От тебя просто так не уходят!
— Да-да, он попытался. Отправился домой, а там у него что-то случилось, я не разбиралась, что именно, и мне его вернули обратно в тот же вечер. В гораздо худшем состоянии, чем был поутру. Теперь я его вообще из палаты не выпускаю.
Видимо, Доменика предупредила графа о визите, потому что он ожидал её, сидя в кресле, одетый в бархатный вышитый халат, и на ногах тоже были какие-то пафосные вышитые брюки в тон халату.
— Здравствуйте, Элоиза. Я рад видеть вас, несмотря ни на что, — поклонился он ей. — Садитесь, пожалуйста.
Он всё ещё напоминал обликом хищную птицу, но — пойманную и посаженную в вольер.
— Добрый день, граф, — кивнула в ответ Элоиза. — Не скажу, что рада видеть вас, после всего, что было, но, тем не менее, я здесь. Доменика сказала, что вы хотели меня видеть. Зачем?
— Ох уж эти целеустремленные современные барышни! Сразу с порога — почему да зачем. Вас не учили, что когда приходят навестить больного, то спрашивают о его самочувствии?
— А я только что разговаривала с вашим лечащим врачом. Ужели вы полагаете, что она не просветила меня относительно этого пункта? Да еще и комментариев выдала, сами можете догадаться, каких именно.
— Да, язык у вас семейный, как ни крути.
— Вас это удивляет?
— Нет, конечно, вы, по крайней мере, не используете бранных слов, подобно вашей кузине, это уже радует.
— Если вы от меня ничего подобного не слышали, это не значит, что я так не говорю вовсе, — пожала плечами она.
— Да, спорить с вами трудно, и провести вас тоже невозможно. Скажите, как вам это удалось?
И столько горечи было в этих словах, что Элоиза поняла — вот что его на самом деле интересует.
— Вы столько лет знакомы с Полиной, и вы спрашиваете о таких вещах?
— Вы тоже видите то, что скрыто от нормального человека?
— Можно сказать и так. Вот скажите, а чего ради вы-то всё это затеяли? Не хотели показывать хронику — ну так и не показывали бы, не хотели отдавать — ну и не отдавали бы, а зачем вы сделали то, что сделали?
— Я же не предполагал, что вы мне всё испортите, — буркнул он негромко.
— У вас никогда не бывает неудач? — изумилась она.
— Практически нет. Очень редко. Скажите, вы так сделали потому, что спасали своего любовника?
— А почему вы решили, что монсеньор — мой любовник?
— А разве нет? Ни разу у вас с ним ничего не было?
Она, конечно, хотела сказать, что не было и нет, но потом вспомнила осеннюю ночь в Милане… и не стала ничего говорить.
