С Екатериной и с ее отношением к делу, о котором пеклись сибирские купцы, как и с ее отношением вообще к меховой коммерции на дальних, восточных рубежах империи, было все ясно. Больше незачем было себя «обманывать», что матушка-де, разобравшись, незамедлительно поддержит инициативу предпринимателей. Нет-нет, теперь, когда Екатерина знала в деталях всю историю освоения сибирских и американских земель, становилось предельно ясно, что это направление развития государства ее просто не интересует.
Нельзя было, конечно, сказать, что ее не тронул рассказ Шелихова или «мольбы» индейцев о присоединению к православному царству. Или, наконец, тот факт, что теперь уж никто, даже Биллингс, не скажет, что «русские не знают, с какой стороны к кораблям подходить». Достижения русских промысловиков в Восточном океане были не менее значительными, чем достижения других наций. И иностранные послы очень кстати оказались тому свидетелями! И все же…
И все же война со шведским королем была императрице «ближе». Интересы Европы понятней и, можно даже сказать, родней. Здесь царило «просвещение», здесь зародилась «цивилизация»! И именно в Европе хотела Екатерина зарекомендовать себя как правительница, достойная величия эпохи.
Впрочем, одна положительная сторона у этого затянувшегося дела, на основании которого в дальнейшем уже ее преемники будут выстраивать свои геополитические интересы на тихоокеанских рубежах империи, все же была. Екатерина своим указом как бы создавала прецедент и косвенно признавала, закрепляя за Россией вновь открытые американские земли.
Только Шелихов не унывал. Эта черта в его характере полностью отсутствовала. Иначе бы он не добился того, что стало ему подвластно. Размахивая подаренной шпагой, он собирался вернуться в Иркутск и, вновь снарядив корабли, отправиться на поиск новых земель, которые теперь, согласно новому царскому рескрипту, уже всецело принадлежали бы ему. Николя смотрел на него с восхищением и даже некоторым недоверием.
«Возможно ли, чтобы в одном человеке было столько жизненной силы?» — задавался вопросом молодой человек. Он даже не сразу услышал о приглашении Шелихова навестить их в Иркутске, где он обещал встретить Николя с «сибирским размахом» и показать город, где однажды «служил его батюшка».
Шелихова ничего не сказала, а только, тесно прижав его к себе, опять три раза поцеловала замлевшего Николя в губы.
Но как ни рвалось его сердце вслед за сибиряками, как ни хотелось ему вырваться из обыденной повседневности своей жизни и вдохнуть полной грудью воздух, наполненный ароматом ветра странствий, так красочно описанный Григорием Ивановичем, даже при всей неудержимости молодой фантазии это ему казалось маловероятным.
Однако как это часто бывает, то, что нам иногда кажется делом уже свершившимся, вдруг рассыпается в прах, а то, что представляется неосуществимым, вдруг исполняется с завидной стремительностью.
Николаю Петровичу Резанову шел всего лишь двадцать четвертый год. Конечно, ему было невдомек, что пройдет всего несколько лет, и ему придется воспользоваться приглашением Шелиховых. Причем при самых критических обстоятельствах.
1825 год, 13 декабря. Санкт-Петербург
Про то, что он «не осуществляет функции няньки», Четырнадцатый, конечно, соврал. Именно этим он сейчас и занимался. Правда, у него на то, как ему казалось, были весьма веские основания. Это он и пытался отобразить в своем отчете Центру.
Непосредственным направлением его «деятельности», которую он осуществлял в рамках Федеральной службы времени, была Британия. Или, точнее, ее влияние на судьбу России. Именно этому были подчинены все его исследования и деятельность. Причем период, которым он занимался, был более ранний, чем XIX век. Этим столетием занимался отдел Синицына. Четырнадцатого интересовало время проникновения масонства на территорию России, которое началось в сороковых годах XVIII века. По его не подтвержденной пока фактами теории именно с этого момента Россия стала совершать на геополитической арене ошибку за ошибкой. Была ли здесь какая-то причинно-следственная связь или этот след был ложный, он и пытался понять.
На Дмитрия, точнее, на его «провал в прошлое», он натолкнулся, можно сказать, совершенно случайно, но Четырнадцатый в случайности не верил. Личный опыт давно уже убедил его, что за каждой случайностью, как правило, скрывались чьи-то вполне реальные интересы. Масонство же он для себя определял гораздо шире общепринятого понятия. Для него это было, скорее, кодовое название, которым он для краткости объединял все «тайные общества», которые однажды с завидным постоянством вдруг стали образовываться на карте средневековой Европы.
Вопросов здесь было больше, чем ответов, и пытаться выстроить единую стройную концепцию по этому направлению было все равно что пытаться пахать море. Найти ответы на эти вопросы было не просто. Такой задачи Четырнадцатый перед собой и не ставил. Цель его была чисто практическая — судьба России. Естественно, что активизация «рыцарей Просвещения», их необъяснимый интерес к далекой России не могли не привлечь его внимание.
И конечно, не случайно, что «полигоном» для отработки новой стратегии и проверки своих явно «накопившихся» сил «тайные общества» Европы выбрали «новый» Американский континент, за который схватились поначалу в невидимой, а затем и во все более явной борьбе четыре сверхдержавы того времени — Британия, Франция, Испания и Россия.
Самое интересное и знаменательное заключалось в том, что, как показала в дальнейшем история, со временем в этой схватке проиграли все сверхдержавы. Победителями вышли как раз те самые «рыцари Просвещения», которые, своевременно воспользовавшись ситуацией и умело направив недовольство народных масс, соркестрировали отделение британских американских колоний от матки-метрополии и, вовремя подсуетившись, явились «отцами-основателями» совершенно нового государственного образования, которое получило название Американские Соединенные Штаты.
Во время своих путешествий в прошлое Четырнадцатый видел и другие варианты развития исторических событий. Он, естественно, отдавал себе отчет в том, что вариантов этих — бесконечность. Видел он и совершенно иную судьбу как Американского континента, так и России.
Определить перекресток Истории, ту точку, где на пространственно-временном полотне континуума образовался тот самый «узелок вероятности», — как он это окрестил, — в результате которого события начали развиваться именно так, а не иначе, и являлось его первоочередной задачей.
