от прежнего Егора, потёртые, едва ли не вслух скулили: ай-ай, теперь выбросишь нас, хозяин, после стольких лет верной службы…
Паузу его колебаний Зинаида Прокофьевна использовала по-своему. Наверно, и примерку обуви затеяла ради неё.
— С Ингочкой нашей вы общаетесь?
— Она сказала, что до первого февраля будет сильно занята по работе. У меня есть её телефоны.
— Мне почему-то кажется, что вы недостаточно со мной откровенны, — заведующая хохотнула, и золото на ней звякнуло, как висюльки на хрустальной люстре, если их задеть. — Ингочка права. Директор наш строг. А как из Москвы приехал, вообще на всех зверем смотрит. Узнает, что Ингочка личную жизнь наперёд устраивает — разорвёт её. Вы уж потерпите, она точно не против, чтоб вы звонили… Но с первого февраля её телефоны поменяются. Новые я буду знать.
Она подмигнула, и Егор понял, что золотоносная — последняя из тех, к кому бы он обратился. Тётку распирало от любопытства.
И одновременно не хотелось упускать сапоги. Уйдёт Инга, без Цыбина ничего здесь не купишь со скидкой. А быть ему обязанным — придётся идти навстречу операм в каких-то махинациях ОБХСС.
Он принял решение.
— До пяти обернусь и выкуплю. Идёт?
Заверенный, что не поздно и завтра, Егор вернулся в гастроном. И офонарел.
Бутылка водки стоила 3 руб. 62 коп, поговаривали — скоро поднимут до 4-12. На тридцать рублей он получил полящика, десять бутылок, и целую прорву закуски. Даже если отминусовать бутылку Цыбина, арифметика не бьёт.
Он вопросительно посмотрел на заведующую.
— Чего-то не хватает, доложить?
— Наоборот…
— А-а, понятно. Не волнуйтесь. Всё в порядке. Дмитрию Владиленовичу передайте самый тёплый привет.
В две ходки перетаскав пакеты в машину, Егор вернулся на службу. Водитель, человек опытный, сразу сказал: оставь. В холоде не испортятся, а потом поедут к месту употребления.
Осталось только отнести водку и кусок колбасы бойцу огуречного фронта.
Доложившись Вильнёву об исполнении поручения, Егор собирался было лететь за деньгами, но был остановлен окриком: куда собрался?
— Признаюсь. Есть личное дело. Через пару часов я весь ваш.
— Никаких личных! Лови!
Через оба стола перелетел ключ. Массивный, больше открывашки для консервов.
— Благодарствую. От чего он?
— От сейфа. Он теперь твой, служебный. Принимай.
Не выражая особой радости, Егор открыл стальной гроб, ранее принадлежащий Боровикову. До половины он был заполнен папками с уголовными делами. Тонкими.
— Принимать к производству?
— Даже не думай. Они все приостановлены. Сегодня получишь пару свежих с резолюцией начальника отделения: тов. Евстигнеев, мать твою, принять к производству, раскрыть преступление и передать дело в суд.
— Есть передать дело в суд. Только у меня незаконченное осталось.
Вильнёв сморщился.
— Гастроном на Калиновского, 46?
— Так точно, пан капитан. Непосредственно взорвавший магазин неизвестен. Я рассчитываю его поймать.
— Ты думаешь, если тебе в Лепеле повезло, повезёт и дальше?
— Если ничего не делать, ничего и не получится.
Вильнёв посмотрел на него как на диковинное насекомое, пришпиленное булавкой к листу бумаги.
— Пробуй. Но не трать много времени. Есть более неотложные дела.
— Ими и займусь! — Егор молитвенно сложил ладони. — Через два часа.
К «Верасу» вторично ему удалось выбраться только около четырёх. Вишнёвое авто исчезло, «Жигули» Инги белели в одиночестве.
Прокофьевна с готовностью протянула пакет с сапогами.
— Молодой человек, посмотрите рубашки! Я вас прошу. Я сейчас.
Наверно, стоило уйти немедленно. Но любопытство перевесило. Как и следует ожидать, через минуту объявилась Инга. На этот раз — в тёмно-лиловом, облегающем как перчатка.
Егор с пакетом шмыгнул за ней в подсобку.
— Извини, не успел сбежать. Всё ваша заведующая.
— Знаю.
— Она желает тебе добра, — Егор говорил тихо, уверенный, что Прокофьевна клеит ухо.
— Тоже знаю. Чтоб потом раззвонить всему «Верасу», скольким я ей обязана. Такой характер.
— Всё равно… — он перешёл совсем на шёпот. — Рад тебя видеть и приглашаю на фаер-шоу в субботу вечером.
— Я сменщицу пасу.
— Превосходно. Бери с собой. Представление целомудренное, без покушения на собственность Бекетова.
— Он окончательно слетел с катушек. Считаю дни до февраля.
— Уходи раньше, если есть замена.
— Не могу. Насчёт субботы… Позвони в субботу около двенадцати.
— Непременно. Да, я тут сапоги купил, Прокофьевна буквально насильно сунула в руки. Цена особая…
— Понятно, урегулирую вопрос. Если что-то нужно, выбирай. 1 февраля лавочка закроется, — она кисло улыбнулась. — Если не охмуришь мою сменщицу.
— Тоже самая красивая девушка иняза?
— Из нархоза. Мисс Вселенная. Рекомендую.
Она шутила, пыталась улыбнуться. А в глазах — боль. Хорошо хоть, больше никаких следов побоев.
х х х
Веки, налитые свинцом, согласились открыться только после нечеловеческого усилия. Егор обнаружил себя лежащим на стульях и укрытым курткой в кабинете, теперь общем для него и Вильнёва.
При попытке встать зацепил таз. Пустой. Какая-то добрая душа поставила, чтоб метнуть харч, если всё же припрёт, главное — не на пол. Та же или другая добрая душа наполнила графин водой. Не наливая в стакан, присосался к горлышку.
Стрелки часов приближались к половине восьмого. Зеркало на стене показало рожу с плаката «пьянству — бой».
Прошедшее с момента, как выехали в столовую ПТУ, специально снятую для празднования днюхи, выветрилось из головы настолько начисто, что сравнялось с воспоминаниями бывшего владельца туловища — абсолютный вакуум. Во рту — конюшня. В душе — нежелание жить.
Что бы сделали более опытные товарищи-менты? Добыли бы пивка.
Что бы сделал прежний Егор? Помолился Леониду Ильичу?
Нынешний проверил карманы. Всё на месте. Пакет с сапогами в углу, не пропал. Ключ от кабинета торчал в двери изнутри. Незапертой.
Лучшее средство для протрезвления — холод. За окном его хоть отбавляй.
Он прошмыгнул мимо окна дежурной части, вышел на Инструментальный переулок, направился в сторону Кедышки. И перешёл на бег.
Первые шаги напоминали старческую трусцу на тему «бодрость пенсионера». Давались мучительно тяжело. Егор заставлял себя бежать, наращивая темп.
Улицы, освещённые редкими фонарями, были малолюдны. Жители района скапливались только у троллейбусно-автобусных остановок и равнодушно смотрели на молодого человека в обычной, а не спортивной одежде, бегущего в сторону от центра города.
Справа остался электромеханический завод. Слева открылся Севастопольский парк.
Свернув туда, Егор попал на площадку, заставленную очень грубыми спортивными снарядами. Подтянулся на турнике, перетерпев боль в пальцах от ледяного металла. Сбросив куртку, начал бой с тенью.
Джинсы мешали высоким ударам. В
