то явно не слишком любезно: вряд ли ему вообще хотелось слушать какого-то родовитого выскочку.
— Я не сомневаюсь, что люди, которые сейчас вышли на улицы с оружием в руках, виновны в преступлении против государства и короны, — начал я. — Как не сомневаюсь и в том, что однажды они понесут заслуженное наказание. Но все же должен напомнить, господа офицеры: в сегодняшнем бою нашим главным противником будут вовсе не они. А значит — нам с народовольцами нет никакой нужды стрелять друг в друга.
— Какая глубокая мысль! И, вне сомнения, разумная. Думаю, любой из присутствующих согласится, что нам не составит труда пройти мимо бунтовщиков, не сделав ни единого выстрела. Но вот в чем загвоздка, ваше сиятельство! — Григорий Павлович без особого стеснения усмехнулся в седые усы. — Я не приложу ума, как вы собираетесь убедить ИХ пропустить три юнкерских роты в военной форме.
— Никак. — Я пожал плечами. — Но что нам мешает пойти к “Бисмарку” в штатском?
Мою затею приняли. Хоть и не сразу — после жарких и громких споров, дошедших до криков и ругани. И занявшись целых пять минут, которые в сложившейся ситуации казалось почти вечностью. Господа офицеры ворчали в усы, сердито сопели, возражали, порой не стесняясь в выражениях…
Но — приняли. То ли оттого, что мой план показался Маме и Папе достаточно сумасбродным, чтобы сработать, то ли потому, что никакого другого на самом деле не было вовсе. Многие допускали, что две с половиной сотни юнкеров и офицеров смогут пройти несколько километров по мятежной столице даже с боем, если придется — но мало кто надеялся успеть за отведенное нам время.
Которого даже при самом лучшем раскладе оставалось безумно мало. Шагая по улице в первых рядах группы, возглавляемой Мамой и Папой лично, я почти физически ощущал, как драгоценные минуты утекают, как песок сквозь пальцы… Сколько их на самом деле осталось до того, как Куракин поведет свои панцеры, чтобы войти в Зимний и оттуда диктовать волю Чрезвычайного совета всей Империи?
Уже на законных основаниях, прикрываясь именем юного наследника Павла.
На улице было даже темнее, чем обычно в это время. Половина фонарей не светили — то ли кто-то решил резать провода, то ли опьяневшие от злобы и вседозволенности народники посшибали лампочки из винтовок. И чем ближе мы продвигались к центру города, тем меньше окон горело в домах. Похоже, обитатели квартир или сами вышли на улицы с оружием — или предпочитали сидеть тихо, заперевшись на все замки, чтобы не не попасть под горячую руку тем, кто сегодня хозяйничал в столице.
Но и это помогло не всем. То и дело или на соседней улице, или за стенами домов звучали выстрелы. Вгрызались в ночь залпами и короткими очередями — и так же внезапно затихали. Одному Богу известно, сколько людей сегодня сводили личные счеты, пользуясь всеобщим хаосом — и трупов за крепкими каменными стенами наверняка осталось не меньше, чем на улицах.
Не то, чтобы мы шли по телам — но с каждым шагом к центру убитые вокруг попадались все чаще. Я видел городовых, жандармов, солдат, неплохо одетых мужчин в штатском — явно благородного происхождения. Но куда больше на мокром асфальте осталось пролетариев. Петербург пал — но не сдался без боя, и каждый метр по пути к Зимнему народникам приходилось буквально выгрызать. И пусть среди них вряд ли было много хороших стрелков, наверняка каждый среди нас, от Чингачгука до ротного, молился про себя всем известным богам — лишь бы не столкнуться на улице с крупным отрядом.
И боги услышали. Нам повезло — и до Тучкова моста, и через весь Васильевский удалось пройти без приключений. Пару раз по пути нам попадались вооруженные группы по десять-пятнадцать человек, но они то ли не заметили нас в темноте улиц, то ли слишком спешили перебраться через Большую Неву и выйти к Зимнему. А может, и вовсе приняли наш отряд за своих — вряд ли кто-то из народников вообще мог подумать, что в разоренном городе откуда-то возьмутся солдаты в штатском… Да и, пожалуй, со стороны мы выглядели совсем юнцами, рабочими с завода — но уж точно не обученными вояками.
Ротный быстро сообразил, что к чему — и разделил отряд на небольшие группы, похожие на те, что мы встретили. Мы пробрались по Васильевскому — на всякий случай обошли чуть дальше, через дворы на Седьмой линии — и по набережной двинулись к Благовещенскому мосту, где вновь встретились с остальными. Но на половине пути через реку наше везение закончилось.
Мост охраняли. Видимо, командиры народников все-таки предполагали, что войска ее величества могут каким-то образом подойти не только с юга или со стороны Петропавловской крепости, но и отсюда, с Васильевского. И проезжую часть, и тротуары по сторонам перегородила баррикада, составленная наполовину из брошенных кем-то автомобилей, наполовину — вообще из чего попало. Стащенные в уродливую кучу мешки, доски и ящики не слишком-то напоминали грозную крепость, да и людей на импровизированной стене я насчитал даже меньше десятка — но их явно оставили здесь не для красоты.
— Стой! — рявкнул один из них, заметив нас вдалеке. — Кто идет?
— Свои! — Я помахал рукой и, повернувшись к Маме и Папе, негромко добавил: — Позвольте мне говорить, ваше высокоблагородие. Они нас пропустят.
Ротный не стал спорить, но явно без особой охоты. Да чего уж там — мне и самому отчаянно не хватало уверенности, что я смогу заболтать караульных так, что они без шума и пыли дадут пройти паре сотен вооруженных молодчиков… пусть даже одетых в штатское.
— Это какие? — осторожно поинтересовался бородатый мужик на баррикаде. — Сейчас своих нет, любезный — все чужие.
— Да ладно тебе, дядька! — отозвался я, не сбавляя шага. — Сейчас как раз все свои и есть, кто за народную волю.
Большинство караульных такой ответ, похоже, устраивал полностью. Они опустили винтовки, закивали, кто-то рассмеялся… И только старший продолжал внимательно разглядывать приближающуюся толпу. Наверное, получил сверху строгие указания — а может, просто вредничал.
— А ты сам откуда такой голосистый будешь? — проворчал он, когда я подошел чуть ли не вплотную. — Не молод еще командовать?
— Может, и молод. — Я пожал плечами. — А буду с фаб…
Договорить я не успел. Шагавший рядом со мной Мама и Папа вдруг бросился вперед и, одним прыжком долетев до баррикады, вогнал в живот бородатому штык. Караульный с хрипом согнулся пополам и начал заваливаться
