Репродуктор умолк.
— Швальбе, что делает этот депутат Гросс?
— Слушает… Он, кажется, рассержен.
— Каналья! Идем дальше.
— Вы слишком быстро ходите, господин майор.
— Вы ожирели, Швальбе. Хо-хо! Смотрите на меня.
Швальбе умоляюще глядит на своего начальника: майору Грину можно позавидовать — высокого роста, в меру худ, сильные мускулы ног и рук, упрямо поднятая голова. Единственно, что, пожалуй, несколько портило его — шрам, проходящий через всю левую щеку. Но и шрам на лице не уродство, если на плечах погоны, — солдат! Другое дело Швальбе — невысокий толстяк, ноги — бревна, каким-то образом втиснутые в лакированные сапоги, физиономия похожа на огромный блин, всегда лоснится от жира и пота. Маленькие свиные глазки прикрыты клочками рыжих волос. Голова — голая.
— Господин майор шутит.
Но Грину явно некогда.
— Какие могут быть сегодня шутки! — с досадой бросает он.
— Что случилось, господин майор? — из-под ярко-рыжих клочков волос на Грина преданно смотрят свиные глазки помощника.
Грин нетерпеливо махнул рукой:
— Сегодня день больших событий… Но, послушайте, сколько раз я вам говорил, черт возьми, не стучите так сапогами, тут не парад эсэсовцев, а тюрьма.
— Извините, господин майор, привычка… Постараюсь…
Грин по-приятельски хлопнул Швальбе по спине:
— Олл-райт, Швальбе! Вот в это помещение завтра переезжает какой-то бывший фельдмаршал… Поставь на лампы специальные колпачки, говорят, он не выносит яркого света. Всем надзирателям, которые будут проходить мимо помещения фельдмаршала, поверх сапог надевать войлочные туфли: старик не любит шума.
— Слушаюсь, господин майор. Будет исполнено.
— А теперь, — говорит Грин, — ступайте к генералу Дрейнеру и предупредите — скоро он будет вызван.
— Кем вызван, господин майор?
— Он знает. Иди.
Переваливаясь, Швальбе выходит за дверь. Грин фальшивым голосом напевает:
Долог путь до Типперери…
Но телефонный звонок прерывает его. Грин поднимает трубку.
— Хэлло! — басит он. — Смелей, малютка! Отвечает тюрьма. Ах, это вы, фрейлен Луиза… Да, это я, начальник тюрьмы. Беспорядки? На заводах? — в голосе Грина появляется сочувствие. — Коммунисты и социал-демократы? Черт побери! Извините, фрейлен, это я в отношении саботажников. Принимаются меры?… Хорошо, передам, господин Функ гуляет в саду…
Грин кладет трубку и, продолжая напевать, подходит к письменному столу. Но сегодня ему определенно не везет — в дверях появилась коренастая фигура мужчины средних лет с проседью в волосах.
— Мистер Грин! — резко произносит он.
Грин делает шаг от стола и выпрямляется.
— Что вы здесь делаете? Исполняете служебные обязанности?
— Так точно! — поспешно отвечает майор.
— Ну хорошо, не будем ссориться, — говорит вошедший. — Что у вас?
— Вам надо поторопиться, господин Функ. — Грин смотрит на ручные часы. — С минуты на минуту должны приехать генерал Келли и мистер Гарольд Прайс-младший.
— Я иду принимать ванну, — говорит Функ подчеркнуто безразличным тоном. — Распорядитесь.
— Но они сейчас будут здесь! — почти кричит Грин.
— Ванну, — повторяет Функ. — И умерьте ваше любопытство, майор, все, что нужно, ваши власти знают. Вам надо возвращаться к своей профессии разведчика, Грин, — насмешливо продолжает он.
Грин пытается улыбнуться, но его душат досада и гнев: черт побери, ему делает замечание, и кто же? Заключенный? Но этот заключенный — Карл Функ, пушечный король Германии, и приходится терпеть.
Функ уходит в ванную. Стуча каблуками, поспешно появляется Швальбе.
— Исполнено, предупредил, — говорит он задыхаясь.
— Вот что, — стараясь успокоиться, говорит Грин. — Заключенный моется, а я пойду встречать Келли. Проведи еще раз осмотр помещения.
— Слушаюсь, господин майор.
Грин быстро выходит, а Швальбе садится на краешек стула и начинает «осмотр» тюремных аппартаментов Функа, обставленных старинной мебелью и устланных дорогими коврами.
— Все в порядке… — бормочет он.
Но ему явно не до выполнения распоряжения: майора, его одолевают мысли, связанные не столько с прошлым, сколько с будущим. Он бессмысленно повторяет:
— Ильза Грубер… Непостижимо — жива, до сих пор жива!… И, конечно, на свободе…
— Кто здесь? — спрашивает входя генерал фон Дрейнер. — Ах, это вы, штурмбанфюрер Швальбе! Что вы тут делаете?
Швальбе поспешно вскакивает и подтягивается.
— Думаю, экселенц!
— Что такое? Думаете? — Приступ смеха не дает Дрейнеру говорить.
Он стоит перед Швальбе, одетый в спортивную куртку и широкие габардиновые брюки. Как всегда, на нем синий вязаный галстук. Он похож сейчас на атлета с рекламы мужских воротничков, Швальбе млеет перед ним: когда-то Дрейнер был адъютантом Гитлера!
— По-видимому, случилось что-то невероятное… — наконец произносит Дрейнер. — О чем же вы думаете?
— Об американской политике, экселени.
Дрейнер рассматривает Швальбе сквозь монокль, как ископаемое.
— Что случилось? — повторяет он.
— Ильза Грубер жива до сих пор, а ее повторный процесс снова отложили, — пытается объяснить Швальбе.
— Только и всего? — цедит Дрейнер и на минуту задумывается. — Ильза Грубер… помню.
— Ее должны были казнить еще в сорок седьмом году, — говорит Швальбе. — Тысячи людей послала она на уничтожение в печи Освенцима. Вы же знаете, какие опыты производила она над заключенными в Дахау, Саксенгаузене… там были и американцы… Абажур ее лампы — из человеческой кожи… Я знал того парня, он был поляк, экселенц.
Дрейнер с досадой заметил:
— Вы стали болтливы, Швальбе. Я буду в саду.
Дрейнер так и не понял того, что занимало сейчас бывшего штурмбанфюрера СС и офицера гестапо Швальбе: уж не думает ли он, что пора ему браться за старое? В тюрьме наград не дождаться…
Едва Швальбе покинул комнату, как в ней появились Прайс, Келли и Гаррис.
— Садитесь, господа, — пригласил Келли.
— Итак, сегодня Функ… — сказал Гаррис.
— В самое время, — поддержал Келли. — Мы восстановили его заводы… Функ — это подводные лодки, танки, самолеты.
— Помогите Функу, Джо, навести порядки на его заводах, — сказал Прайс.
— Мне говорили, что здесь верховодит всем какой-то коммунист, — подал голос Гаррис.
— Какой-то! — зло произнес Келли. — Курт Рихтер не «какой-то», а один из лидеров запрещенной компартии. Народ прислушивается к нему.
— Тем хуже для него. — Прайс сжал кулаки. — Я не узнаю тебя, Джо. Скажи, почему этот Рихтер до сих пор не убран?
