Ольга Михайлова - Бесовские времена

Дамы же жадно и похотливо рассматривали участников турнира. Три качества ценили они в мужчинах. Рыцарь должен был отличаться красотой, обладать силой и происходить из хорошего рода. Последнему качеству удовлетворяли все, ибо были выходцами из благородных семей, многие были сильны, ибо только ношение доспехов, весом около ста фунтов, неимоверно развивало мощь торса и рук, но далеко не каждый мог похвастаться благообразием…

В самом начале, на выезде участников, возникло легкое замешательство, вызванное тайной завистью и восхищением.

На ристалище на жеребце, стати которого произвели впечатление даже на герцога Франческо Марию, появился мессир Грациано ди Грандони. Все несколько минут не могли вымолвить ни слова, завистливо озирая вороного красавца-коня, чьи грива и шерсть отдавали на свету лаковым лиловым отливом, а стати были божественны. Но как бы ни хотелось придворным зубоскалам пустить в ход известную остроту о том, сколь досадно видеть, что такой великолепный конь так мало подходит своему седоку — сказать это оснований не было. Мессир Грандони в белой шелковой рубашке, в новом дублете, лиловом плаще и лиловом берете с белым пером выглядел древним паладином, и как ни мало любили этого дворянина дамы, они вынуждены были со вздохом признать его красивейшим из рыцарей. Кто мог бы с ним сравниться?

Но Бенедетта Лукка была уверена, что мессир Адриано Леричи гораздо более приятен, Глория Валерани заметила Дианоре, что мессир Альмереджи, если бы не был с похмелья, тоже мог бы поспорить с ним красотой. Недурен был и мессир Альбани в новом синем дублете, молодые камергеры тоже держались в седле с достоинством.

Арена была обнесена прочной деревянной оградой с трибунами и ложами для наиболее знатных зрителей и тех прекрасных дам, которым выпала честь преподнести победителю турнира награду.

Хор певчих звенел хрустальными голосами:

Здесь произошла ещё одна заминка. Герцог, как шептали вездесущие сплетники, по просьбе епископа Нардуччи выбрал его племянницу Камиллу Монтеорфано, а также Гаэтану Фаттинанти и Бенедетту Лукку хозяйками турнира, и когда они появились на возвышении, для них предназначенном, все умолкли. Синьорина Лукка была в платье цвета белой чайной розы, Гаэтана — в сияющем розово-алом, а Камилла Монтеорфано — в темно-лиловом, отороченном аметистовой отделкой. Девицы прекрасно смотрелись вместе, и тут всеми был отмечен тот странный факт, что дублет мессира Грандони… тоже тёмно-лиловый. Дамы зашептались, синьорина Монтеорфано с удивлением посмотрела на Грациано Грандони. Сам он почесал левую бровь.

Это получилось ненарочито. Грандони вовсе не собирался надевать ничьи цвета. Он всегда выступал в чёрном дублете, поверх которого надевал доспехи, а сейчас заказал портному фиолетовый костюм просто потому, что этот цвет оттенял вороно-муаровый отлив конской масти и гармонировал с цветами его родового герба.

— Бог мой, неужели Чума перестал быть женоненавистником? — голос герцога перекрыл шепотки толпы. — Или это случайность, Песте?

Мессир Грандони повернул коня к герцогу, заметил, как побледнела Камилла Монтеорфано, и как странно напряглось лицо Портофино. Шут с любезной улыбкой ответил герцогу, что в любой случайности нужно прозревать Промысел Божий, даже если он на его шутовской взгляд не сразу заметен. Ему ничуть не хотелось задевать ни Камиллу, ни дружка Лелио, и он добавил, что, раз Господь сподобил его надеть цвета мадонны Камиллы, он будет сражаться за хозяйку турнира.

Все обернулись к Камилле Монтеорфано. Девица обязана была подарить рыцарю, который вызвался сражаться в её честь, часть своей одежды — перчатку, платок, ленту с рукава платья, и синьорина молча протянула мессиру Грандони аметистовый платок с груди. Ей было мучительно неприятно, что она невольно оказалась в центре всеобщего внимания и была вынуждена поступать, как требовали условности. Представив, сколько сплетен и нелепых домыслов может родиться из этого эпизода, Камилла в досаде закусила губу. Как могло получиться, что цвета совпали? Она понимала, что это случайность, ибо сама вообще решила приехать сюда только вчера вечером по настоянию дяди Джакомо. Никакого наряда она не шила, просто накануне вытащила из сундука одно из платьев сестры Изабеллы, да велела служанке приготовить его к утру. Угораздило же её выбрать лиловое!

Песте хотел было прикрепить платок к своему шлему как знак благосклонности избранной им дамы, но, заметив погасший взгляд Камиллы Монтеорфано, молча отъехал, вставив его на ходу в нагрудный карман колета.

Мессир Ладзаро Альмереджи, стоя на ристалище в темно-зелёном плаще, хмуро оглядывал своё оружие. Оно не заслуживало такого взгляда, так как было в прекрасном состоянии. Вчера синьора Бартолини зазвала его на вечерок, и весьма вымотала. Он вернулся к себе обессиленный и злой. И удовольствие-то было так себе, хоть он ни в чём не встречал у потаскушки отказа, и страстные визги дурочки осточертели, и почему-то ему всё время мерещилось, что от неё исходит вонь дерьма, в котором её выделал Песте. Ладзаро понимал, что это фантом, но спать ушёл к себе. Но спал, хоть и у себя, беспокойно и тревожно. Среди ночи проснулся. Почти час не мог снова заснуть, хоть и понимал, что перед турниром надо выспаться. Что с ним? Вроде бы ничего не тяготило. Долги? Пустяки. Мужские забавы? Сколько угодно. Что не так? Всё, как надо. Просто тоска накатила, надо бы винца тяпнуть, да перед турниром не следовало глупить. Но уснуть не смог и всё же осушил пару стаканов. Теперь он был мрачен. Голова с похмелья ныла, улыбки дурочки Франчески раздражали.

Меж тем Портофино по-дружески благословил оружие мессира Грандони. «Благослови, Господь, меч сей, дабы раб твой был непобедим. Пользуйся этим мечом для защиты Святой Церкви и для поражения врагов креста Христова и веры христианской». Девицы тем временем восхищались тончайшим мастерством отделки доспехов участников, украшенных дорогой позолотой и чеканкой. Рыцари выезжали к ристалищу блестящей кавалькадой, на рукоятях их мечей сияли драгоценные камни, на вороненых клинках серебрились девизы владельцев. Копья были украшены флажками, алебарды — пышными кистями — и благородный турнир с булавами и затупленными мечами начался согласно старому обычаю.