Он вынул из шляпы горошину приёмника, сунул в ухо. Нахлобучил петас поглубже, чтобы не сбили ненароком в толпе. Обернул край гиматия вокруг шеи: лучше выглядеть чуточку старомодно, чем выставлять на всеобщее обозрение жуткий, хорошо запоминающийся шрам.
И началась охота.
Обгладывая нанизанную на палочку жареную кефаль – опять проснулся голод – Кадмил бродил по рыночным рядам, заглядывал в храмы, не упускал случая навестить каждую портовую харчевню. Он знал, что горошина, настроенная на постоянный приём сигнала, оживёт, как только окажется достаточно близко от Аполлонова Ока. Если существует на свете какое-никакое везение; если заряд не иссяк; если те, кто напали на Кадмила с Акрионом, оставили украшение при себе; если они после этого не покинули Афины, чтобы промышлять разбоем в чужом краю; и, наконец, если Кадмилу посчастливится наткнуться на них во время своих хаотичных блужданий – то приёмник заработает, укажет на похитителя и станет первым шагом на пути к победе.
Но приёмник молчал.
Молчал на пристани, где, сведя с трапа последнюю упирающуюся лошадь, рабы приступили к погрузке. Молчал на базаре, откуда один за другим расходились охрипшие за день торговцы. Молчал на маленькой площади перед храмом Аполлона Дельфиния, ступени которого до сих пор уродовало ржавое пятно. Молчал в публичном доме, покуда Кадмил отражал натиск любезной и настойчивой его хозяйки. Молчал у стен ночлежки для моряков, где резались в кости и орали сразу три песни одновременно. Молчал повсюду.
«Целый день, – думал Кадмил, скрежеща зубами. – Целый долбаный день впустую! Локсий может вернуться в любой момент. Отправится меня искать. И уж наверняка отыщет быстрее, чем я найду передатчик. Если его вообще ещё можно найти. Может статься, амулет разбит, или продан какому-нибудь египетскому купцу, или лежит на дне моря вместе со скелетом разбойника. В последнем случае можно порадоваться, что так вышло с разбойником, но, к сожалению, слой воды полностью экранирует сигнал, и радость моя будет отравлена. Н-да, затея, кажется, выходит не слишком надёжная. Может, завтра попытать счастья на агоре?»
Между тем стемнело. Нужно было искать место для ночлега. В Афинах нашлось бы не меньше дюжины славных постоялых дворов, где за пару оболов удалось бы выспаться до утра, не опасаясь, что тебя прирежут среди ночи. Но человек, при свете звёзд отправившийся из Пирея в Афины, рисковал узнать слишком много нового: например, как выглядят его собственные кишки, или, скажем, сколько плетей получает в день гребец на тирренском торговом судне. Разумеется, так же могла закончиться и ночёвка на пирейском постоялом дворе, однако с чуть меньшей вероятностью.
Пришлось вернулся в квартал, где были устроены ночлежки. Первую Кадмил отверг: когда он приблизился к двери, та распахнулась, и изнутри вылетел моряк с проломленной головой. Видимо, утрата одного из участников никак не повлияла на ход драки, потому что звуки ударов и ругань в дымной полутьме за порогом не прекратились. Следующая ночлежка тоже не вызывала доверия, поскольку у входа стояли и тихо разговаривали трое очень крепких и очень плохо одетых парней. Кадмил нащупал в сумке рукоять жезла, но парни только проводили его задумчивыми взглядами и вернулись к разговору – похоже, специально ждали кого-то. Кадмилу совершенно не хотелось стать свидетелем чужих злоключений, и он направил стопы к следующему постоялому двору. Здание выглядело чуть приветливей прочих, изнутри доносился пьяный, но мирный гомон, крошечные окна тепло светились. «Зайду», – решил Кадмил.
Тут же он встал, как вкопанный, потому что приёмник в ухе очнулся и зашипел помехами.
А потом сквозь помехи прорвался грубый голос:
– Хозяин, заснул? Не видишь – килик пустой. Наливай, не зевай!
И смех, который Кадмил узнал бы даже через тысячу лет.
Послышалось угодливо-виноватое бормотание хозяина, журчание вина, прерываемое шелестом и треском, ещё какие-то звуки. Кадмил стоял, чувствуя, как по спине ползёт волна мурашек, а затылок схватывают незримые тиски.
Спотыкаясь, он двинулся вперёд, к постоялому двору. Помехи тут же стали громче; приблизились и прочие звуки.
– А мне вина? – капризно протянул женский голос. – Нерей, пусть мне тоже нальёт!
В ответ послышался всё тот же смех – рокочущее, нутряное «га-га-га».
– Ты здесь, чтобы бухать, что ли? – отсмеявшись, спросил тот, кого назвали Нереем. – За это не уплачено. Уплачено за другое!
– Ну Нерей! – обиженно заныла порне.
– Ладно, – смилостивился тот. – На вот, всё равно не лезет больше. Допивай и приступай...
Кадмил подкрался к дому. Привалился спиной к стене, пегой от обшарпанной известки. «За убой не уплачено. Уплачено за другое». Это был он. Тот разбойник, который дал приказ снести Кадмилу голову. Главарь банды.
Во рту пересохло, руки мелко тряслись. Шею стягивало раскалённое кольцо, шрам зудел, хребет то окатывало холодом, то жгло кипятком. «Живучий, падаль. Пойди, успокой его. Покажи, что умеешь». Он принялся дышать медленно и мерно, чтобы сосредоточиться на предстоящем. Горошина в ухе передавала хриплые возгласы, издаваемые Нереем, и женские стоны – не слишком убедительные. Кадмил сполз по стене на землю, вытащил из сумки жезл. «Покажи, что умеешь». Сердце бешено колотилось, в ушах звенело. Страшно хотелось пить.
Он нашарил прыгающим пальцем ребристую клавишу на рукояти жезла. Спокойно. Спокойно. Не нажми случайно! Сейчас не время. Сейчас надо сдвинуть клавишу назад. Вот так, хорошо. Теперь – влево, до упора, на пять щелчков. Отлично. Теперь – на один щелчок вправо. Готово. Парализующий разряд. Остаётся ждать. Остаётся ждать. Остаётся…
Дверь распахнулась.
– Эй, мы на два обола договаривались! – голос капризной порне. – Ты только один дал!
– Обойдёшься! – опять это «га-га-га». – Сиськи сперва отрасти!
Порне начала визгливо ругаться, а Нерей, похохатывая, шатаясь и бренча оружием, двинулся в ночь.
«Покажи, что умеешь».
Кадмил поднялся, шагнул из-за угла и устремился следом. Как только он увидел Нерея со спины, то пришёл в такую ярость, что боль улетучилась, а сердце перестало прыгать и заработало ровно, как лабораторный насос. Всё из-за того, что на боку разбойника болтался низко пристёгнутый меч. В руке Нерей нёс чадящий факел, который давал достаточно света, чтобы различить костяную рукоять, увенчанную золочёным навершием затейливой формы. Это был – да, точно! – тот самый ксифос, что Кадмил подарил Акриону. «Ах ты сволочь, – бешено подумал Кадмил. – Ну, держись. Только бы случай удобный подвернулся».
Случай не заставил себя ждать. Разбойник, бурча под нос, шагал вдоль разномастных ночлежек, затем свернул в проулок, вышел на пристань и побрёл к покосившемуся, зеленоватому от лунного света лодочному сараю. Неизвестно, что намеревался делать Нерей – заночевать в этом сарае, отлить у стены или просто полюбоваться на замшелые доски. Кадмил не дал ему сделать ничего из перечисленного. Быстро оглядевшись и уверившись, что пристань пуста, он направил жезл в голову разбойника и нажал на спусковую клавишу.
Раздался треск, вылетела молния. Нерей уронил факел, выгнулся и упал навзничь – как бревно, с гулким стуком. Клокоча горлом, выпустил струю рвоты. Кадмил подскочил, набросил на ноги разбойника петлю (это была, конечно, не та замечательная верёвка, которую дала Мелита, но и на пирейском рынке удалось разыскать не хуже). Связал свободным концом руки Нерея за спиной. Подтащил его, хрипящего, к сараю – легко, как куклу; злость придавала сил. От души пнул легко отворившуюся дверь. Бросив добычу в дальнем, самом тёмном углу, Кадмил перевёл дух и вернулся на улицу.
Пристань по-прежнему была безлюдна. Приглушённые расстоянием, звенели вопли гуляк – так далеко, что даже не удавалось разобрать, мужчины кричали или женщины. Кадмил подобрал факел, раздул не успевшее погаснуть пламя и вернулся в сарай. Очень, очень аккуратно прикрыл дверь. Сунул жезл за пояс. Воткнул факел в щели между досками над пленником. Сел рядом.
