– Проханова?
Пиночет еще раз пнула его в бок, на этот раз сильнее, и Лопухин сказал:
– А! Больно! … Семь вечера.
– Проханова хороший бухгалтер?
– Да.
– Кому именно вы поручили ее убрать?
– Убрать? Зачем ее убирать?
– Чтобы она никому не рассказала, какой учет ведется для посторонних, а какой для своих. Закончила работу – и стала потенциально опасна. А тут еще этот суд. Вернее, из-за этого суда она стала опасна. Так кому именно?
– Я ничего об этом не знаю.
– Лопухин, послушайте, – сказал Муравьев, не отрываясь от блокнота и что-то в нем отмечая. – На завтрашнем суде вы проходите в качестве свидетеля; вам повезло. Но даю вам честное слово, что если вы не скажете нам того, что мы хотим знать, следующий суд будет очень скоро, и уж на следующем-то вы точно окажетесь на скамье подсудимых, и судить вас будут за попытку убийства.
– За что?
– За попытку убийства.
– Попытку?
– Значит, все-таки именно вы заказали. Но не присутствовали при этом. Да, представьте себе, Проханова жива и здорова, Лопухин. Жива, здорова, немногословна, в меру умна, не очень любопытна, и очень хорошо спрятана. Мы и прятали.
– Мы это кто?…
– Та самая веселая компания, которую вы больше всего боитесь. Больше полиции, больше кирасиров.
– Честное слово, я … я не собирался. Я Проханову знаю несколько лет. Все сделали за меня, меня только поставили в известность!
– Кто?
– Глезер и Сванидзе.
Врет, подумал Муравьев.
Ну, хорошо, врёт он. Что следует в таком случае думать сыщику?
Сыщику следует думать, что приказ утопить Проханову Лопухин отдал сам, а спасал кто-то еще. Сыщику следует сокрушаться, что он предположил, будто у Лопухина к бухгалтерше сентиментальные чувства. Попросили коллеги ее убрать – он сделал вид, что убирает, а сам нанял водолаза, который … Вот такие мысли сыщику следует иметь. Сперва.
А потом думать – нет, сострадание, сентиментализм – это все не по части Лопухина. Значит, нужно искать другие зацепки.
– Сколько лет вы занимаетесь инвестициями? – спросил Муравьев.
– Вам об этом всё известно.
– А вдруг у нас данные неточные. Ну так сколько же?
– Почти тридцать лет.
– Ага, – Муравьев сделал пометку в блокноте, подумал, и спросил: – Иностранные языки знаете?
Лопухин замялся, и Муравьев удивленно поднял глаза от блокнота.
– Я вас слушаю, Лопухин.
– Знаю португальский.
– Португальский?
– Вам об этом тоже известно! И даже известно, что не португальский, а…
– Африкаанс? – предположил Муравьев.
– Вот видите! Зачем же спрашивать!
– Вы некоторое время жили в Южной Африке? – предположил Муравьев.
– Да, жил, – с вызовом сказал Лопухин. – И это вы тоже знаете! И знаете, что я там стажировался! Я этого никогда не скрывал! Что вам от меня нужно?
– И как проходила стажировка? – спросил Муравьев, снова опуская глаза в блокнот.
– Нормально проходила.
– А подробнее?
– Обычное дело. Рук не хватало. Гуманитарная помощь – все знают, что это такое. Когда есть куча народу и никто не может платить, медикаменты ограничены, оборудование ограничено, а ты единственный врач на десятки тысяч черномазых кретинов, и особенно кретинок, погрязших в триппере.
– Вспоминаете теперь, как страшный сон, не так ли.
– Нет.
– Нет?
– Нормально. Предотвращал инфекции, принимал роды, лечил запущенное – всякое было. Работал.
– А потом вернулись в Москву.
– Да.
Пиночет подсказала:
– И открыли собственную практику.
– Да.
– И дела шли нехудо, но вам захотелось большего, – сказал Муравьев, рисуя завитушку в блокноте.
– Лицензию у меня отобрали.
– Что, правда, что ли?
– Да.
– Зачем же?
– Что – «зачем»?
– Лицензию отобрали – за что?
– Ни за что. Ни за что отобрали.
Муравьев поднял на него глаза.
– Просто так лицензии не отбирают, господин Лопухин.
– Никакого законного права у них не было. И вы это тоже знаете!
– Нет, не знаем, – Муравьев снова поднял глаза от блокнота. – Как раз об этом – ничего. Знаем, что отобрали, а за что? Было это давно, проектом руководил лично царь Горох. Мы не присутствовали.
Лопухин досадливо покачал большой крепкой головой с гладкими седыми волосами.
– Кому ты это говоришь!
– Вам, господин Лопухин.
– Зачем врать!
– Господин Лопухин, сами посудите. Тридцать лет назад – я под стол путешествовал не нагибаясь, а коллеги моей вообще на свете не было.
– Какая разница? Все задокументировано.
– Это означает всего лишь, что мы с моей коллегой недостаточно тщательно изучили документы. Так за что же вас все-таки лишили лицензии, господин Лопухин?
– За что…
Лопухин подумал, потом попытался опасливо повернуть голову в сторону Пиночет, но она прикоснулась краем альпийского клога к его спине и предупредила:
– Не извольте оборачиваться. Рассказывайте.
– Убери ногу с моей спины, – потребовал Лопухин.
– Распоряжаемся здесь мы, дедушка. Давайте, рассказывайте.
Лопухин еще подумал, и сказал:
– А ведь расскажу пожалуй!
– Мы этого и ждем! – заверил его Муравьев.
Лопухин еще помедлил, и сообщил:
– Было это вечером. Да. Вечером. Клинику заперли, а я остался. Я часто интересовался всякими новинками, проверял старое, изучал истории болезней. Не только по своей специальности, а вообще.
– Продолжайте.
Лопухин продолжил. Время от времени Муравьев делал пометки в блокноте.
К подающему надежды медику пришли трое – неожиданный ночной визит: один мулат, одна негритянка, и одна белая, все трое приезжие, все вооружены – цветные обрезами, белая пистолетом.
Они сразу заговорили с ним на африкаанс. Это означало, что они его знали.
Он их не помнил; во время стажировки в Южноафриканской Республике у него были тысячи пациентов, всех не упомнишь.
Ему велели никуда не звонить, ничего не приносить, а прямо в кабинете осмотреть белую и сказать, что с ней. К возражениям они отнеслись недоброжелательно…
Муравьев попросил уточнить.
Лопухин объяснил коротко:
– Руки стали распускать.
Муравьев представил себе трагикомичную сцену – негритянка запрыгивает на письменный стол, сидит, болтает ногами, на коленях обрез. Мулат коротко, без лишних эмоций, хуячит Лопухина левым хуком, и Лопухин заваливается на сторону в своем кресле, после чего мулат хватает его за шиворот и приставляет дуло обреза к глазу ухуяченного, и обещает вышибить ему мозги при вторичной попытке возразить. Белая передает свой пистолет негритянке. Лопухин говорит, что нет больничных халатов, на что все трое заверяют его, что они не стеснительны, люди привычные. Белая раздевается и распределяет конечности по крановым креплениям гинекологического кресла.
