– Такая небольшого роста, с тяжелой жопой. Волосы черные, глаза колючие … нос на клюв похож … щербинка … ноги красивые, правда … Вынул я…
Вынул он инструмент, вооружился фонариком, обмазал трубку с объективом медицинским гелем, и осмотрел пациентку.
– На третьем месяце она была.
Он ей так и сказал – на третьем месяце вы.
На это пациентка возразила, что это невозможно. Вообще невозможно. Что последний раз половые сношения были у нее семь месяцев назад. Последовало несколько шуток со стороны мулата – с кем, кстати говоря, у нее и были упомянутые отношения. Потом негритянка вмешалась, предположив, что пациентка с тех пор по пьяни с кем-нибудь перепихнулась, на что белая возразила, что не пила ни капли эти самые семь месяцев.
Лопухин сказал ей, что ежели ей так хочется, можно включить ультразвук. Удостоверились, что это именно ультразвук, а не секретная связь с полицией. Включили. Он показал ей плод. Она притихла.
После этого она оделась, и ее место заняла негритянка. Эта тоже оказалась беременной, но в отличие от белой глупостей не говорила, и кто отец знала совершенно точно – мулат как раз и был отец. Все снимки они забрали с собой, все инструменты тоже.
А через несколько месяцев прямо к Лопухину на дом явились вдвоем негритянка и белая, причем у негритянки было пулевое ранение и грудной ребенок на руках, но при этом именно белая едва держалась на ногах, и несла перед собой огромное пузо.
Лопухин был женат; жену его негритянка долбанула ручкой пистолета по роже, а потом связала. Черный ребенок, мальчик, все время плакал. Затем негритянка потребовала, чтобы Лопухин принял у белой роды, а она будет ассистировать. Лопухин сказал, что у него нет дома никаких инструментов, за что и получил от негритянки тем же пистолетом по роже, и инструменты нашлись. Через три часа родилась девочка – белая. Негритянка удовлетворенно кивнула, поцеловала белую роженицу в щеку, потеряла сознание от потери крови, и через несколько минут умерла. А белая к тому моменту сама была мертва. У Лопухина в квартире не было ни ассистентов, ни медсестер, жена лежала связанная, и реанимировать роженицу было некому. А звонить в неотложку было нельзя.
– Почему ж непременно нельзя? – удивился Муравьев. – Это что же, дурной тон, что ли – звонить в неотложку?
Лопухин долго мялся прежде чем объяснить, что именно тогда власти издали драконовский закон в рамках борьбы с преступностью, и что за неотложкой непременно прибыл бы и следователь…
– Темните, – сказал Муравьев. – Ухайдакали роженицу, признавайтесь.
– Нет.
Пиночет посмотрела на Муравьева – лицо капитана на несколько мгновений стало совершенно ей незнакомым – непонятным. Глаза Муравьева остановились на Лопухине, и не было в этих глазах ни мягкости, ни усталости, ни насмешки – а было что-то, очень похожее на глубоко засевшую, мощную злобу. Но взгляд этот исчез очень скоро, и Пиночет решила, что все это ей просто показалось. Муравьев – рубаха парень! Капитанище бравый! Никаких личных претензий к Лопухину у него нет и быть не может.
Поразмыслив некоторое время над двумя живыми младенцами и двумя трупами, Лопухин связался с хорошим знакомым из морга, и тот, заплатив кому-то и еще кому-то, свез оба трупа в морг. Оставался вопрос – что делать с детьми. И у Лопухина появилась прекрасная высокогуманная идея. Была у него на примете невероятно богатая, но бездетная, пара. Они в любом случае собирались кого-то усыновлять и удочерять. Он связался с ними и еще до рассвета доставил обоих младенцев в особняк. Финансовое положение бездетной пары было такое, что никаких бюрократических проволочек ни тогда, ни в будущем, не предвиделось, чиновники шли на встречу по первому слову. И всё.
– Что значит всё? – не понял Муравьев. – И за это вас лишили лицензии? Как-то странно.
– Не за это, – подала голос Пиночет. – Я эту историю слышала в нескольких разных исполнениях, и боюсь, что господин Лопухин утаил от нас несколько интересных деталей. Сейчас я ему дам ногой в ухо, и он вспомнит.
– Никаких деталей! – возмущенно сказал Лопухин.
Пиночет пнула его в плечо.
– Заложили меня, вот и всё! Ничего нелегального я не делал.
– Положим, – возразил Муравьев, – вместо того, чтобы обращаться в полицию, вы обратились к другу из морга. Это само по себе нелегально, не говоря уж о том, что действие сие предполагает некий корыстный интерес с вашей стороны.
Пиночет восхищенно на него посмотрела.
А Лопухин притих.
Балерина в углу вякнула что-то, и Пиночет, слетев с постели, приблизилась к ней и залепила ей пощечину.
– Я тебе велела мордой в угол стоять, гадина, – сказала она наставительно. – Встань мордой в угол!
Балерина встала. Пиночет снова запрыгнула на кровать, и плюхнулась позади Лопухина.
Муравьев, подождав, пока она угомонится, продолжил:
– Например, я предполагаю, господин Лопухин, что и в первый, и во второй раз вам заплатили, причем во второй раз заплатили значительную сумму. Негритянка эта двужильная – небось был у нее с собой, помимо младенца и подопечной, чемоданчик с купюрами, либо сертификатами. И конечно же приличные люди, живущие в особняке, получили двух детей в обход всяких проволочек, с такими делами связанных. Значит, тоже заплатили. А заложили вас, как вы выразились, те, кто в этом косвенно участвовал, и с кем вы недостаточно щедро поделились барышами. Обыкновенная жадность, господин Лопухин. Феномен часто встречающийся в обществе. Предполагаю, что когда вас заложили, инспекторы стали копаться в вашей профессиональной деятельности и обнаружили в ней изрядное количество подлейшего беззакония. И им, наверное, пришлось платить тоже – больше, чем тем, кто вам содействовал – чтобы вас не судили в уголовном суде, а всего лишь лишили лицензии.
– Я был профессионал высокого класса! – сказал возмущенно Лопухин.
– Я в этом почти не сомневаюсь, – подтвердил Муравьев. – Но и профессионалы высокого класса склонны бывают к жадности. Скажите, вам известно, что у белого ребенка был порок сердца?
Муравьев задал вопрос, глядя в блокнот. Он почувствовал на себе взгляд Пиночета, но не поднял глаз.
– Не знаю! А если вы все знаете, зачем спрашиваете! Зачем мучить человека! – надрывным баритоном сказал Лопухин.
– То, что мы знаем, вас не касается, – Муравьев покачал головой. – А история интересная. С другой стороны то, что вы с коллегами нынче затеяли в Авдеевке – возможно еще интереснее. Ну, это завтра на суде выяснится.
– Кстати, насчет завтрашнего суда, – снова подала голос Пиночет, касаясь спины Лопухина носком альпийского клога, от чего Лопухин в очередной раз вздрогнул. – На каких свидетелей было оказано влияние, не подскажете? Мы по верхам знаем, но хотелось бы уточнить.
