не расходовать дыхания, потому что все, что он на это ответил, было:
— Нет смысла пытаться заставить вас понять.
— Вы правы, — согласился я, — никакого смысла.
— И что вы собираетесь делать теперь?
— Вернусь домой, найду место, где дают приют выходцам с Востока, и буду несколько часов кряду принимать ванну, смывая вашу мерзость со своей души.
На это он достойного ответа подобрать не сумел и просто изобразил отвращение.
— Но ведь и это еще не все. Вы запечатали особняк. Никто не может ни войти, ни выйти. Вы держите всех своих слуг в прошлом, где им не с кем говорить, оставив лишь троих, да еще вашу ручную танцовщицу, которая для вас слишком хороша. И вы запечатали двери, чтобы они не смогли уйти. Вот только я вошел, и вы никогда не сможете узнать, что случилось.
— Тетия…
— С ней все будет в порядке, — пообещал я. — А вот на ваш счет я не уверен.
— Делайте что пожелаете, — отозвался он. — Особняк стоит и будет стоять. Я добился того, чего никто прежде не мог.
— Да, — согласился я, — этого вы добились. Именно поэтому я сейчас стою тут и размышляю, убить вас или не стоит того.
Читатель, я убил его. Знаю, я сказал, что мог бы оставить его в живых — но вот именно что "мог бы". Тогда я еще не решил. За меня все решило его угрюмое торжество.
Он выглядел более оскорбленным, нежели испуганным. Наверное, даже хотел сказать что-то еще, но я уже воткнул кинжал в его левый глаз и повернул, и издаваемые им звуки значили не больше, чем полученная обманом премия. Он перестал дергаться, и я оставил его гнить и разлагаться в его же покоях. Конечно, его могут и убрать куда-нибудь, если сочтут нужным. Но насколько знаю я, Атрант так и остался сидеть в том кресле, с моим кинжалом в глазнице и осуждающе поджатыми губами.
Что до Особняка-на-обрыве — что ж, он по-прежнему стоит там, нависая над океаном. А там, в прошлом, слуги по-прежнему готовят еду и, сами не зная, что делают, доставляют ее в будущее, а потом очищают подносы. В пустом кабинете чародея копится пыль, а и без того скисшее вино становится еще хуже. На сцене, что находится на втором этаже, но простирается до третьего, по-прежнему танцует иссола — а текла, бывший иссола, смотрит, как она прогибается, прыгает и с каждым движением позволяет собственному телу предаваться дальнейшему саморазрушению, во имя искусства, во имя любви. Стоит ли оно того — решать не мне и не вам.
Я шагал по коридору к выходу. Мне, конечно, еще предстояло разобраться со всей той чушью, которую вывалила на меня Вирра. Но — нет, забудьте. Не сейчас. Сейчас время выживать, потому что как только я покину особняк, то вернусь в мир, где меня пытаются убить, и пока именно об этом и стоит беспокоиться в первую очередь. Если Могучая Десница Предназначения имеет на меня какие-то планы, она может либо размазать по земле всех, кто угрожает моей жизни, или сжаться в кулак и задушить себя же. А идеально — и то, и другое.
Двери открылись передо мной, и я начал свой долгий путь обратно в Адриланку, а безжалостный океан гремел у меня в ушах.
Шутка Браста для родичей-мадьяров: illata a kertben (венг.) — садовый аромат.
Шутка Браста для родичей-мадьяров: edesteszta (венг.) — (сладкая) выпечка.
В "Тиассе", то есть совсем недавно, Влада жестоко отмутузила семья иссол — родня Саручки.
Здесь: устаревшая мера длины, 1 род = 16.5 футов, чуть больше 5 м.
Совсем недавно, в "Тиассе", Влад отбивался от родни Саручки, убив одного и ранив нескольких.
О том, что Леди Телдре полезно такое "питание", Влад узнает лишь в "Ястребе", который происходит несколько позднее.
См. роман "Тиасса".
Lant — венгерский струнный музыкальный инструмент, аналог лютни.
Guinchen — повелительное наклонение мн.ч. от исп. "guinchar", "пронзать". Может быть и совпадением.
