— Никогда бы не подумал, что это сработает. Какое счастье, что они выбрали простую душу, не отягощенную излишним интеллектом. Фред, что там слышно о настоящей Гертруде?
— Не стоит беспокоиться, — сказала Фред, пытаясь распутать непослушные узлы. — Как только она очнется, ее душа уже будет на своем законном месте.
— А… а мост исчез навсегда? — спросил Регги, тревожно вглядываясь в пустой холл.
— Само собой. Человек-якорь переправлен обратно через реку. Хотя такое вполне могло случиться, даже если бы вы просто захотели переделать холл. Скажем, заменить половицы, декорировать как-то по-другому — чтобы изменились вибрации… Но полагаю, впредь с вашим домом все будет в порядке. Ага, похоже, вернулась наша странница. Наверное, стоит выключить телевизор.
Гертруда открыла глаза. Она медленно огляделась, а затем посмотрела на Регги Смита:
— Мистер Смит, сэр. Такой чудной сон. Я все ходила, ходила по дому, так меня никто не видал.
— Ну теперь беги скорей домой, Гертруда. Ночь на дворе.
Она поднялась со стула, испуганно посмотрев на лампу и задернутые шторы.
— Ма не велит выходить, когда темно, а я спала в вашем лучшем кресле, сэр.
— Почему тебе нельзя выходить, когда темно? — медленно спросил Френсис. — Привидений боишься?
— Нет, не верю я в такие глупости. Просто в темноте могут затаиться нехорошие мужчины с дурным на уме.
Френсис улыбнулся:
— Да пребудет с тобой мудрость навеки, Гертруда.
Они сгрудились вокруг машины, рассыпаясь в благодарностях. Женщины чирикали, мужчины изо всех сил старались выглядеть сердечно, хотя думали уже о другом. И вот Бетти Смит решила задать последний вопрос, на который еще не было ответа:
— Мисс Мастерс… Фред, надеюсь, вы на меня не обидитесь, если я спрошу: ваши инициалы действительно Ф.М.?
— Все верно, — сказала Фред, забираясь на сиденье рядом с Френсисом.
— Тогда… почему на вашем платье вышито «Э. Д.»? Как это расшифровывается?
Машина медленно покатилась вперед, и до них донесся голос Фред — такой ясный, такой чистый, — голос Прекрасной Елены, зовущей из-за стен Трои:
— Экс-девственница!
Рубен Калловей и Родерик Ши
Рубен Калловей родился в 1928 году. Оставленный матерью при рождении, малыш жил в разных приютах, пока в возрасте трех лет его не усыновил один вдовец — археолог Симеон Калловей. Впоследствии Рубен объездил с приемным отцом, который пробудил в нем интерес к оккультизму Египта и Индии, весь мир. Военную службу Рубен проходил в составе Британского разведывательного корпуса в Западном Берлине. Завершив ее в начале 1950-х годов, он занял пост профессора в Саутдаунском университете в Гэмпшире, где отдавал предпочтение исследованиям в области оккультных наук и преподаванию. Мистеру Калловею также нередко приходилось выступать в роли эксперта, принимая участие в расследовании таинственных и загадочных случаев.
Священник Родерик Ши родился 1940 году. Впервые он повстречал Рубена Калловея в 1967 году, и с той поры жизнь его уже никогда не была такой, как прежде. У Родерика был дар священнослужителя (как и у некоторых его ирландских предков), но это его никогда не радовало.
Брайан Муни описывал Калловея так: «…своего рода неряшливый Орсон Уэллс, со всем его высокомерием, но без очарования». Впервые Муни вывел Калловея как главного героя в неопубликованном рассказе Лавкрафтианы, который так и не удосужился переписать. Имя Калловея упоминается в «Стражниках врат» (The Guardians of the Gates), вошедшего в сборник «Ктулху: Миры и сказания» (Cthulhu: Tales of the Cthulhu Myhos, № 2, 1977). Первой историей с совместным участием Калловея и Ши стал рассказ «Происшествие в Дармэмни-Холле» (The Affair at Durmamny Hall), напечатанный в специальном выпуске «Оккультные детективы» в журнале «Kadath» (июль, 1982). Калловей в одиночку шел по следу европейского оборотня в рассказе «Дело Вальдтойфеля» (The Waldteufel Affair), появившемся в «Антологии фэнтези и сверхъестественного» (The Anthology of Fantasy and the Supernatural, 1994). Затем пара вернулась к читателю в рассказе «Могила Прискуса» (The Tomb of Priscus), включенном в сборник «Тени над Иннсмутом» (Shadows Over Innsmouth, 1994). В этом рассказе Калловей и Ши обнаружили, что место археологических раскопок в Италии служит вратами для возврата Древнего Нечто.
Рубен Калловей, насытившись обильным ужином и насладившись выдержанным вином, лишь слегка удивился, когда хозяин дома, где он гостил, прервал его сонное умиротворение следующим заявлением:
— У меня есть серьезные основания полагать, что меня убьют, и я бы хотел обратиться к вам за помощью.
Вообще-то, Калловей ожидал чего-нибудь в этом роде. Не бывает бесплатного сыра или, как в данном случае, бесплатного уик-энда со всей прилагающейся кормежкой.
Калловей всегда радовался, когда жизнь преподносила ему что-то хорошее, а съеденный им только что ужин — от паштета с тончайшим хрустящим тостом до щедрой порции силлабаба[76] с последующим изобилием сыров — был настоящим праздником живота. При этом с сэром Исааком Прайсом Калловей был едва знаком — однажды пересекся с баронетом на какой-то помпезной университетский церемонии, — и теперь его разбирало любопытство, почему этот миллионер пригласил его к себе.
Впрочем, Калловей не был гордецом, да и его жалованье университетского лектора не позволяло жить на широкую ногу, поэтому он сразу согласился на этот визит. Отменив несколько консультаций с равно блистательными и безнадежными студентами, он быстро, насколько это позволяла его колымага довоенного производства, отправился в отдаленный йоркширский особняк.
После пудинга оба джентльмена перешли из столовой в библиотеку и расположились там у большого камина. Стены просторной восьмиугольной комнаты от пола до потолка занимали шкафы, заставленные самого разного рода книгами — от солидных томов в прекрасных кожаных переплетах до потрепанных книжек в бумажных обложках.
Пока они ожидали, когда Элмор, дворецкий Прайса, подаст кофе, Калловей изучал книжные полки. Как истинный книгоман, он наслаждался обилием эклектических коллекций, которые предстали перед его глазами. Они охватывали все темы, которые могли бы заинтересовать или развлечь думающего человека (именно таким Калловей и был).
Здесь были книга по философии, древней и современной: от Демокрита с афинянами и школой Платона до Гегеля, Кьеркегора и Рассела. Были на этих полках и классики, расставленные без какой-либо системы. Тома сочинений Диккенса и Скотта зажимали между собой несчастную Джейн Остин, в то время как расслабленный Джордж Элиот свободно прислонился к Уэллсу и Киплингу. Сестры Бронте делили полку только с Коллинзом. Французов и русских обильно представляли Дюма, Золя и Бальзак, стоявшие вперемешку с Толстым и Тургеневым.
