среди звезд. Я воображаю, как фея навещает каждую звездочку, чтобы шутливо ее поцеловать.
Мама достает телефон и принимается лихорадочно набирать текст.
– Я так понимаю, ты сегодня не ужинала, – говорит папа.
– Нет. И не обедала, – говорит мама, не отрываясь от экрана. – Весь день в бегах.
– Я тут обнаружил одно неплохое вегетарианское заведение в нескольких кварталах от стоянки, – говорит папа. – Можно будет захватить в кондитерской торт и попросить, чтобы нам его подали после ужина.
– Угу.
– Ты не хочешь убрать телефон? – говорит папа. – Пожалуйста!
Вздохнув, мама убирает телефон.
– Я пытаюсь перенести вылет на более поздний рейс, чтобы побыть подольше с Мией.
– Ты не можешь остаться с нами даже на одну ночь?
– Утром я должна быть в Вашингтоне, чтобы встретиться с профессором Чакрабарти и сенатором Фругом.
Папино лицо становится жестким.
– Для человека, которого так заботит состояние нашей планеты, ты определенно летаешь очень много. Если бы ты и твои клиенты не стремились постоянно перемещаться быстро и отправляли бы…
– Ты прекрасно знаешь, что я поступаю так не из-за своих клиентов.
– Я знаю, как легко обманывать себя. Но ты работаешь на гигантские корпорации и автократические правительства…
– Я работаю над техническими решениями, а не над пустыми обещаниями! У нас есть моральный долг перед всем человечеством. Я сражаюсь за восемьдесят процентов населения Земли, вынужденных жить меньше чем на десять долларов в…
Убедившись в том, что оба колосса моей жизни не обращают на меня внимания, я отдаюсь влекущему меня прочь воздушному змею. Голоса спорящих родителей затихают вдали. Шаг за шагом я приближаюсь к грохочущему прибою, нить тянет меня к звездам.
49 ЛЕТ
С большим трудом кресло-каталка «старается» сделать так, чтобы маме стало удобно.
Сначала оно поднимает сиденье так, чтобы мамины глаза оказались на одном уровне с экраном древнего компьютера, который я для нее нашла. Но даже сгорбившись и опустив плечи, мама с трудом дотягивается до лежащей внизу на столе клавиатуры. Почувствовав, что она тянется дрожащими пальцами к клавишам, кресло опускается. Набрав несколько букв и цифр, мама силится поднять взгляд на экран, теперь застывший где-то высоко вверху. Жужжат моторчики, и кресло снова поднимает ее. И так до бесконечности.
Свыше трех тысяч роботов трудятся под наблюдением трех медсестер, удовлетворяя нужды трехсот с лишним обитателей пансионата «Закат». Вот как мы теперь умираем. Вдали от посторонних глаз. Полностью зависимые от мудрости машин. Апофеоз Западной цивилизации.
Подойдя к столу, я подкладываю под клавиатуру стопку старых книг в твердом переплете, которые захватила из маминого дома, прежде чем его продать. Моторчики перестают жужжать. Простое решение сложной проблемы – мама оценила бы.
Мама поднимает на меня взгляд затуманенных глаз, и я понимаю, что она меня не узнаёт. Говорю:
– Мама, это я… – Затем добавляю: – Твоя дочь Мия.
«У нее порой бывают просветления, – вспоминаю я слова старшей медсестры. – Решение математических задач ее успокаивает. Спасибо за то, что это посоветовали».
Мама всматривается в мое лицо.
– Нет, – говорит она. Мама колеблется мгновение. – Мие семь лет.
После чего снова поворачивается к компьютеру и продолжает нажимать клавиши.
– Нужно еще раз построить демографическую кривую, – бормочет она. – Я покажу, что это единственный способ…
Я присаживаюсь на узкую койку. Наверное, это должно причинять боль (то, что мама помнит свои старые расчеты лучше, чем меня), но она уже так далеко – воздушный змей, кое-как держащийся за этот мир тонкой ниточкой одержимого стремления приглушить сияние земного небосвода, – что я не могу призвать ни гнев, ни сердечную боль.
Я знакома с тем, как работает мамино сознание, заточенное в мозге, который превратился в кусок швейцарского сыра. Мама не помнит то, что произошло вчера, неделю назад, и вообще почти ничего из последних нескольких десятилетий. Она не помнит мое лицо и имена двух моих мужей. Не помнит папины похороны. Я не показываю ей фото с выпускного вечера Эбби и видео свадьбы Томаса.
Остается только говорить о моей работе. Я не жду, что мама запомнит имена, упоминаемые мною, или поймет проблемы, над которыми я работаю. Я рассказываю о том, как трудно сканировать человеческое сознание, как сложно воспроизвести в кремнии вычисления, осуществляемые в органике, – надежды усовершенствовать хрупкий человеческий мозг, такие близкие и в то же время бесконечно далекие. Наш разговор представляет собой по большей части монолог. Маме уютно слышать поток технических терминов. Достаточно того, что она слушает и не торопится куда-то улететь.
Мама отрывается от своих расчетов.
– Какой сегодня день? – спрашивает она.
– Сегодня мой… Сегодня день рождения Мии, – отвечаю я.
– Мне бы надо повидаться с ней, – говорит мама. – Вот только закончу эту…
– Может, нам лучше вместе погулять на улице? – предлагаю я. – Мия любит бывать на солнце.
– Солнце… Оно слишком яркое… – бормочет мама. Она отрывает руки от клавиатуры. – Ну хорошо.
Кресло-каталка резво катится рядом со мной по коридорам, и вот мы уже на улице. Орущие дети носятся по просторной лужайке, словно возбужденные электроны, в то время как седовласые сморщенные обитатели пансионата сидят четкими группками, подобно атомным ядрам в вакууме. Считается, что общение с детьми благотворно влияет на состояние престарелых, поэтому в «Закате» стараются воссоздать костер, вокруг которого собиралось племя, посредством привезенных на автобусах школьников помладше.
Мама щурится на ярком солнце.
– Мия здесь?
– Мы ее поищем.
Мы вместе окунаемся в шум, ища призрак маминых воспоминаний. Постепенно мама успокаивается и начинает рассказывать о своей жизни.
– Глобальное потепление, вызванное антропогенными факторами, – это реальность, – говорит она. – Однако общественное мнение настроено чересчур оптимистически. Действительность гораздо хуже. Ради наших детей мы должны решить эту проблему сейчас.
Эбби и Томас давно перестали навещать вместе со мной бабушку, которая уже не знает, кто они. И я их не виню. Мама для них такой же чужой человек, как и они для нее. У них нет воспоминаний о том, как она пекла пирожки ленивым летним вечером или позволяла им засидеться допоздна, смотря мультики на планшете. Мама всегда присутствовала в их жизни в лучшем случае отдаленно, что ощущалось преимущественно тогда, когда она оплачивала их обучение в колледже одним чеком. Фея-крестная из сказки – такая же нереальная, как и рассказы о том, что Земля когда-то была обречена.
Маму больше беспокоят будущие поколения, чем ее собственные дети и внуки. Я понимаю, что несправедлива к ней, однако правда часто бывает несправедливой.
– Если не предпринимать никаких мер, в течение столетия бо́льшая часть Юго-Восточной Азии станет непригодной для жизни, – говорит мама. – Рассматривая историю коротких ледниковых периодов и непродолжительных периодов потепления, получаешь историю массовых переселений народов, войн, геноцида. Ты понимаешь?
Прямо перед нами мелькает смеющаяся девочка. Кресло-каталка со скрежетом останавливается. Мимо пробегает ватага детворы, преследующая девочку.
– Богатые страны, внесшие основной вклад в загрязнение окружающей среды, хотят, чтобы бедные страны прекратили развитие и перестали потреблять так много энергии, – продолжает мама. – Они считают
