что нужно. Там есть подходящие специалисты, – Кахрай постучал по лбу Труди. – Настолько подходящие, что станется вытащить мозги из твоей головы и запихнуть в машину. И тогда точно смерть тебе не будет грозить.
– Я…
– А чтобы ты не решила сотворить глупость, мы тебя отправим в сон. Есть еще свободные капсулы.
– Сволочь.
– Я? Это ты собралась убить несколько тысяч неповинных людей. Я же тебя спасаю. И их тоже. Всех спасаю. Сама говорила, что благородные люди только так и поступают.
Ответом был взгляд, полный ненависти.
– И к слову, учти, они, когда твои мозги перегонят в машину, а потом хорошенько покопаются в них, узнают все. В том числе и где искать твою родню… я не думаю, что их посадят, но и будущего, тобой нарисованного, твоя дочь лишится.
– Ты…
– Посмею, – Кахрай выдержал ее взгляд. – Еще как посмею. Поэтому у тебя есть лишь один шанс договориться.
– И чего ты хочешь?
– Имена. И то, что у тебя есть на этих ублюдков. Я получаю информацию. А ты становишься одной из первых жертв чумы. Как и хотела.
В ответе Кахрай не сомневался.
В конце концов, кто хотел иметь дело со службой безопасности?
Сон не был сном в полной мере. Тойтек не знал, были ли тому виной настройки капсулы, появившаяся после паралича толерантность к основным типам снотворного или же нынешняя болезнь, главное, время от времени сознание возвращалось.
Оно огромной рыбиной подплывало к границе яви, но не находило сил эту границу пересечь.
Пожалуй, он бы нарисовал эту рыбину.
Он бы сумел.
Рисовать – не так уж и сложно, и он пытался… он помнит, что пытался, когда-то в детстве, желая получить матушкино одобрение, но она была слишком гениальна, чтобы признать за ним право на искру таланта. В этом правда, а не в том, что он угнетающе бесталанен.
Вдох.
И легкие раздираются, в них, в легких, уже начались изменения. Утолщились стенки альвеол, а на суфрактанте появились мелкие капли-колонии. Кислород упал, но не настолько, чтобы капсула отреагировала интубацией. Впрочем, осталось немного.
– …Интересная идея, весьма интересная, – этот голос был незнаком, но раздражал, потому что Тойтек знал, какую именно идею обсуждают. Его. И да, та была, бесспорно, интересна, только это ведь не повод говорить о ней с тонкой иронией, которую никто, кроме Тойтека, не слышит. – Молодой человек талантлив, если не сказать гениален. Использовать геном вируса для проведения направленной мутации, причем нужной направленности… обратного эффекта… подобные опыты проводились, но прошли неудачно.
Тойтек знает.
Читал.
Идея перекрестного воздействия, когда два возбудителя взаимоподавляют друг друга. Но в старых экспериментах возник вопрос контроля, ибо победивший вирус все одно вызывал болезнь. Он же использовал повторное заражение…
– Шансы на успех определенно есть, что, в свете нынешней ситуации, само по себе неплохо, а дальше будет видно… боги дают нам возможность, и грешно будет не воспользоваться ею, да…
Боги.
При чем тут боги?
Это все Тойтек… виноват? Нет, он работал. Он просто работал. Он был увлечен и, возможно, не слишком задумывался о последствиях этой увлеченности, но не он решил выпустить вирус.
Не он придумал безумный этот план.
Не…
– Температура опять растет…
– Это естественно, вы же понимаете, милая. И не стоит сбивать… как по мне, ваш друг совершенно прав. Здесь стандартные протоколы не подходят. Единственно, я бы все-таки использовал иммуннотерапию, но на более позднем этапе. И чистку крови, если получится. Ресурсы организма небесконечны, поэтому мы немного ему поможем.
Пускай.
Сознание-рыба устало.
– Сколько осталось?
– До конца цикла с четверть часа, – этот голос был мягким, что шарасская шаль, которую матушке прислал поклонник. Шаль была безумно дорогой и походила на облако цвета индиго.
Тойтеку нравилось в нее закутываться.
Раньше.
Давно.
– Хорошо… сколько пока заболевших?
– Двадцать три подтвержденных случая. Плюс двадцать три. Из них тяжелых два, но… – Заххара явно замялась. – Один случай велено не трогать.
– Тогда не трогаем.
– Просто…
– Детонька, никогда ничего не бывает просто. Но раз велено, на то есть причины. Из оставшихся какая стадия?
– У большинства первая… их вакцинировали, Тойтек говорил, что может помочь. Если не поможет…
– Наблюдение?
– Ведем. Насколько возможно.
– Хорошо… значит, осталась последняя волна прививок. И если повезет, у нас будет лишь два десятка пациентов.
– Капсул меньше.
– Деточка, всегда чего-то не хватает, капсул, лекарств, здравого смысла. Вы сами не понимаете, насколько вам всем… нам всем повезло с этим мальчиком.
Мальчиком Тойтек не был.
Или был.
Мальчиком, который плакал, потому что рисунок его был назван удручающе примитивным. А он, Тойтек, хотел, чтобы маме понравилось. Она же… пропорции, перспектива… кто в четыре года думает о пропорциях и перспективе? Облако шали согревало. Откуда-то доносился голос отца, который пытался что-то объяснить матери, но она не слышала.
Она никогда не слышала того, что вступало в противоречие с ее картиной мира.
Это он пытается в себе разобраться? Сознание скатилось до подвала, куда Тойтек сметал все, что мешало жить? И эмоции, выходит, тоже? И значит, он вовсе не так спокоен, как привык думать?
Обмануть себя.
Врать себе просто… проще простого… дышать надо… надо дышать… кислород падает, мозг испытывает голодание, вот и спешит подать сигнал тревоги, создавая память, которой не было. Или была? Неважно, главное, сейчас все это не имеет значения.
Стало легче…
…Мальчик, уже подросток, прижимался к стене, не зная, как вести себя. Его раздражали и смущали люди, которых в доме стало слишком много. И кто-то кричал стихи, кто-то валялся на полу, разглядывая стеклянными глазами потолок. Матушка восседала на искусственной шкуре невиданного зверя, а восторженные поклонники смотрели на нее, как на божество.
Завтра она скажет, что устала от семейной жизни, что эта жизнь съедает ее суть, делая обыкновенной, что ей вовсе не следовало выходить замуж.
Любовь ушла.
Ребенок разочаровал. Настолько бесталанный мальчишка мог родиться исключительно от обывателя, с которым его и оставят.
Оставили.
Через пару лет отца парализует, и матери придется взять Тойтека к себе, потому что она, пусть и экзальтированна, но не глупа. Брошенный ребенок дурно скажется на реноме.
И образ подпортит.
Поэтому придется терпеть. Или нет? Можно отправить в школу, не в художественную, естественно, ибо там матушку знают и будут ждать от Тойтека слишком многого, а он и близко не гениален. И этой своей негениальностью вновь же поставит под удар матушкину репутацию.
В сети появятся ролики, где она читает новые стихи, нервные и рваные, полные тошнотворных образов, но в то же время притягательные.
О сложности пути.
О надеждах родителей.
