– Слышь, ты, орёл, – чуть обернулся сотник, – в спину мне клювом не стучи… И чего таким, как ты, дома не сидится?
– Много лет назад вы сожгли наш аул, – вежливо отодвинулся юноша. – И за это теперь мы объявили вам священную войну!
– Брехня. Мы степные казаки, по горам не лазаем. Зато ваши к нам частенько лезут. Такие вот разбойники, как ваш вожак…
– Это мой дядя Сарам! И он не разбойник, он герой!
– Угу… Что ж он тебя бросил-то?
– Он за мной ещё вернётся! – не очень уверенно, а потому нарочито громко ответил Юсуф. – И вот тогда ты узнаешь, вы все узнаете, что…
– Помолчи-ка, – оборвал его казак.
Юсуф прислушался… Издалека ветер доносил детский крик: «Па-па-а-а!..»
– Дарья?! – не поверил своим ушам сотник. – Ох ты ж господи…
Поднял он коня на дыбы и в галоп бросил! Болтун романтический в черкеске грязной так и кувыркнулся с крупа в ковыль. Закусив удила, летит вперёд казачий конь! А за ним на верёвке летит кавказский юноша, только и молится, чтоб об землю не расшибло…
Черти-то бегают шустро, только пятки сверкают! А уж если за добычей гнаться, так ещё и азарт охотничий скорости добавляет. Пары минут не прошло, загнали они дочку сотникову к одинокому дубу за лесом, окружили, руки вытянули, на мордах ухмылочки поганые, вот-вот сгребут…
Дашка и так и сяк металась, да где ж ребёнку малолетнему от нечистой силы спрятаться?
– Цыпа, цыпа, цыпа, – Наум подкрадывается.
– Иди к дяде Хряку… Иди сюда, кому говорят?!
– Па-па-а-а! – Дарья орёт дурным голосом. – Па-па-а-а!!!
Черти только хихикают: надо же кого вспомнила, казаки-то давно в степь ускакали, за разбойниками гоняются.
– Какой ещё папа, детка? – Хряк наступает.
– Какой ещё па… – Наум ему вторит да вдруг, ухо повернув, слышит конский топот. Оборачивается, а там… несётся грозный всадник с шашкой наголо!
– Мама-а! – взвыл тощий чёрт, бросаясь на руки товарищу. – Тикаем!
Быстрее ветра слиняли лиходеи рогатые, только пыль столбом заклубилась. А сотник спрыгнул с седла, дочь на руки поднял, к сердцу прижал, успокоил, как мог…
– Папа, папка мой, – Дашка ему зашептала, – там, у реки, басурмане злые! А мама с Ксюшкой бельё стирали… Мама мне в станицу бежать велела, а за мной черти погнались!
Посадил сотник дочку на коня своего верного, поводья ей перебросил:
– В станице нет никого. Скачи к нашим! Держись за гриву крепко, конь дорогу знает.
Шашку в руке покачал да к Юсуфу направился.
– Вот теперь понятно, зачем вы пришли…
Как махнул с размаху! Зажмурился кавказский юноша, не сразу понял, что уже свободен он, не связаны его руки, а куски верёвки разрубленной на земле валяются.
– Пошёл вон! Не до тебя сейчас…
Поцеловал казак дочку малую, хлопнул по крупу коня, а сам к реке направился. Ускакала храбрая Дашка далеко в степь за синий горизонт, а Юсуф всё так и стоял на одном месте, растирая запястья, и никак не мог решить, куда ему-то теперь идти, что делать со своей подаренной свободой…
Добежал казак до берега, ну и воочию увидел, что там происходит. Девушек пленных, и к ним басурманские воины ведут его жену и старшую дочь. Ну, что у него в душе в то время было, нам неведомо. Да и не стоило никому в бездну эту полыхающую заглядывать…
– Убейте его, – бросил воевода.
Четверо басурман сабли обнажили и на сотника пошли. Тот даже за шашку не взялся, в один миг так четверых по кустам расшвырял, что те и мяукнуть не успели, только ветки прощально хрустнули.
Ухмыльнулся воевода, сам за ятаган взялся…
– Неужели ты пришёл сюда умереть в одиночку?
– Отчего же, – сотник ответил, – я вас всех с собой заберу.
– Собака скалит зубы? – воевода спросил, видать, сам себя накручивал.
– Ты только не убегай, как в прошлый раз…
– Я вырву твою печень! Умри!
– Мне на небеса без спешки…
Принял сотник первый удар на верную шашку, от второго уклонился, на третий сам воеводе треть бороды клинком снёс!
А кавказский юноша постоял-постоял у дуба, подумал, а потом пошел скорым шагом за тем, кто его в плен взял. Всё-таки хоть и обидно ему было то, как его этот казак повязал, но ведь он же его и на волю отпустил, как птицу! Романтичным и благородным душам не чуждо благородство, решил он посмотреть, как сотник будет с врагом биться, потом рядом встать, всех победить и доказать этому гяуру, что и на Кавказе рождаются достойные воины! А как же иначе? Иначе кто же тогда герой? Кто настоящий джигит? Вот сейчас и разберёмся…
Прокрался он, как барс горный, к реке и видит: бьётся храбрый казак с огромным басурманским воином, только звон стали в воздухе, а сами клинки и не видны на такой-то скорости. Из кустов другие басурмане выползают, побитые, но упёртые, не сдаются.
А в десяти шагах ещё один, чернобородый, связанную девушку к другим пленницам толкает. И не узнать её он не мог – та самая, что кота Васеньку гладила, а потом тяжёлой палкой кидалась, не попала, забор сломала, а сама такая красивая-а…
Огляделся Юсуф по сторонам, присмотрел сук покрепче, в руке прикинул, взвесил, к чернобородому сзади подобрался и ка-а-ак хрястнет по затылку!
– Недостойно джигита нападать на слабых женщин!
Карашир так и рухнул где стоял…
– Бежим! – подхватил молодой джигит спасённую девушку за локоть, верёвки развязал, а она ему с левой руки так оплеуху и закатала!
– Негодяй!
– Ты чего?!
– Ничего! – И ещё с правой добавила.
– Я же тебя спасаю! Как ты посмела меня ударить, женщина?
– И что ты сделаешь? Вор! Своих друзей басурман на помощь позовёшь?!
– Дура, я не с ними!
– А чем ты их лучше?!
Ну вот, пока эти двое друг на дружку горло драли, Карашир в себя пришёл, спасла его толстая чалма. Махнул он рукой, и трое басурманских воинов в один миг скрутили и Юсуфа, и Ксению. Глянула на них ведьма издалека, сама себе что-то в уме прокрутила и себе же под нос мурлыкнула:
– Надо будет присмотреть за этими двумя голубками. Они могут быть очень полезны…
Воевода басурманский в это время вокруг казака кружит, ятаганом машет, грозит всячески, словами обидными бросается, всё надеется противника из равновесия вывести. Да только сотник на болтовню не ведётся, шашкой сплеча рубит, вензеля в воздухе крутит так, словно не одна шашка у него в руках, а сразу десять! К ним уже никто и подступиться не решается, понимают люди, какие два воина сошлись в поединке…
– Живучий, шайтан! Кто тебя учил так драться? Императорская академия, фехтовальный класс месье Жана де Маре? Или испанская школа Педро Родригеса Хуана де Сааведра? Или владение мечом в стиле бусидо великого Суси…
– Дедушка учил. Ты только не нервничай. Вона уже и пена пошла…
Зарычал воевода по-тигриному, зафыркал по-львиному, на одну ногу встал, другой за ухом почесал, а сам рожи корчит, чисто обезьяна в него вселилась.
– А вот такому он тебя учил? А вот так, вот так, вот так?! Умри-и-и!
– Делать мне больше нечего, – казак вздыхает, с лёгкостью от всех ударов уходя. Выбрал момент, запястье вывернул, кистевым ударом снизу махнул и выбил ятаган иранский из рук противника. У воеводы аж глаза круглыми стали по два царских пятака! А сотник ему подножку поставил, на колено опустил, да и приложил грозную шашку к горлу. Всё, стопорись, отвоевался, басурманское отродье…
– Чего ты ждёшь, казак? – воевода прохрипел, давя на жалость. – Убей меня!
– А ты куда-то торопишься?
– Убей меня, я опозорен навек! Мне теперь только в монастырь и дорога…
– Я могу ближайший подсказать, – кивнул сотник. – Недалеко отсюда, тюрьма называется.
Понял воевода, что ни победить, ни обхитрить казака не удастся, и совсем голову повесил. А тут из кучки пленниц одна женщина вырвалась да по берегу бежит, кричит что есть мочи:
– Андрей! Ми-лый! Род-но-ой!
– Ты погоди тут. Никуда не уходи, – сотник воеводу попросил, шашку в ножны бросил и жене любимой навстречу кинулся.
Стоит воевода на коленях, ждёт, дураком себя чувствует…
За пленницей два басурманских воина сорвались было, однако, видя, кто им наперерез пошёл, свернули вовремя и обратно к своим ещё быстрей припустили.
– Родной мой… живой…
– Настя! – Сотник жену к груди прижал, в глаза её синие наглядеться не может.
Она тоже его по лицу гладит, слова ласковые шепчет, у самой слёзы по щекам, уж до того сцена-то душещипательная. Казак глаза опустил и видит на шее у жены медальон незнакомый, красивый, с камнем зелёным. Удивиться не успел, как взлетела вверх рука тонкая, и вонзилась ему сзади в шею стальная иголка волшебная. Словно подрубленное дерево, упал он навзничь, ни мёртвый ни живой, чародейством чёрным в полон захваченный…
А жена его Настасья выпрямилась, ногой мужа родного пнула, головой встряхнула эдак, словно кобыла гривой, и прежний лик обрела.
– Спи, милый…
Ну вы уж, поди, сами поняли, кто это был. А кто не понял, подскажу: это злая ведьма на себя личину жены сотниковой примерила. Да так громко хохотнула в небо коварная Агата Саломейская, очень уж собою довольная, и к воеводе обернулась с ехидцею:
