Лана Тихомирова - Работа над ошибками, или Грустная грустная сказка [СИ]

— Ты знаешь что там? В черном Городе?

— Нет.

— И тебе не страшно?

— Нет.

— Врешь.

— Вру, мне действительно не по себе, но может быть там окажется лучше, что ни говори, но мы другие и им нашу логику не понять.

— В черном Городе живут Чено-Леко, их бесплотные души. Это тебе ни о чем не говорит?

— Ты хочешь сказать… — крик стиснул горло.

— Нас убьют, — философски закончил мою мысль Пату, — но не до конца.

— Как так?

— Почти.

— Как так почти убьют?

— Я узнал единственный способ попасть в черный Город — уснуть на веки. Если тело сохранится, то есть шанс вернуться. В нашем случае тела пойдут на растопку, после бальзамирования и сушки.

— Очередная сказка, — сказала я, чувствуя стада мурашек на спине.

— Нет, на этот раз — правда.

— Кто тебе сказал?

— Следователь.

— Чено-Леко?

— Нет, как и мы Тьйарко, Сиэт. Тьйарко-Леко.

— Я поняла бы, если бы он был человеком Города, но такой как мы… — пролепетала я. — Пату, ты уверен?

— Да.

— Я не верю.

— Не веришь мне, придется поверить своим глазам.

Я посмотрела на Пату. Он теперь совсем не был похож на сестру. Волосы из русых стали белыми, черты лица заострились, и только серые глаза по-прежнему светились надеждой.

К сердцу медленно подбирался страх.

— А где Ранх-ба?

— Ти-Му? На допросе. Скоро вернется.

— Почему тебя так долго держали? Ты с кем-то говорил на подобную тему?

— Ты как следователь, — Пату вскочил, — Знаешь, как его зовут? Сиока-Ну-ранх.

— Щенок собаки нюхача? — прыснула я.

— Видела бы ты этого "Щенка". Волкодав, зверь, мертвой хваткой он вцепился в меня с первого же допроса, пытал, говорил ли я с кем-нибудь, что мне не нравится Город. Я говорил, что нет. Недавно привели Ти-Му, теперь тебя. Должно быть Ши следующая.

Меня забила мелкая дрожь.

— Они устраивают обыски?

— Не знаю, здесь меня никто не обыскивал.

— Нет, не здесь. А там в Городе?

— Честно, не знаю. Спроси у "Щенка", он наверняка знает.

— А он скажет? — почти с детской наивностью спросила я.

— Ну, как тебе сказать, — уклончиво начал он, — понравишься, скажет.

— Не хотелось бы ему нравиться. Просто у меня ощущение, что в моем доме будет обыск?

— А что? Имеется что-то интересное?

— Роман.

— Ты с ума сошла. Ты написала роман?

— Да, никто не знал, кроме меня и Ши. Теперь, если все как я думаю, арест Ши дело времени.

— О чем роман, — резко посерьезнел Пату, он сел поближе, чтобы я могла говорить тише. Я чувствовала, как он дрожит.

— О Чэно-Леко. Он о моей сестре. Там нет ничего против Правителя или Города, но я в ярких красках высмеяла Чэно-Леко.

Пату тяжело вздохнул, отодвинулся от меня и уронил голову на руки.

— Я всех погубила, — как бы сквозь туман слышала и понимала я свои слова.

— Нет, — глухо и твердо ответил Пату, меня арестовали год назад.

— Роман не был дописан, но уже существовал. И только я о нем знала.

— Видимо не одна ты, раз уж на то пошло. И если они знали о его существовании, почему не спрашивали меня о нем? Когда ты закончила?

— Четыре дня назад.

— Тогда же привели и Ти-Му.

— Он не знал о романе!

— Я не знал Ти-Му. Но мы все знали тебя.

— Вот-вот.

Скрежет двери прервал меня. На пол кого-то кинули. Мы дождались, пока Чэно-Леко, принесший его, уйдет, и кинулись к нему.

— Это Ти-Му, — сказал Пату.

Ранх-ба, я всегда звала его так из-за невысокого роста, выглядел так, будто его несколько часов подряд били.

— Он жив? — спросила я.

— Жив-жив, куда денется. Они никогда нас не убивают. Нет смысла, — философски заметил Пату.

Ранх-ба застонал и открыл глаза, он попытался что-то сказать, но получился хрип.

— Оттащим его в угол, там у нас лежак, там немногим теплее, — сказал Пату.

Мы уложили Ранх-ба на лежак и стали ждать. Он спал, надо было ждать, пока он проснется.

Сколько мы так просидели, я не помню. Я гладила его по голове. За окном не темнело.

— А здесь всегда так? — спросила я.

— Не темнеет? Заметила? Да. Здесь не бывает ночи. Этим (он мотнул головой в сторону двери) все равно. Да и свет такой не мешает спать. Хотя тоска порой нападает хоть вой.

Скрежет двери. Чэно-Леко, коротко и с прихрапыванием сказал:

— Пора есть.

Пату встал и взял три порции какой-то серой, цвета бетона, каши.

— Давай попробует, его разбудить, ему надо поесть.

— Ранх-ба, — тихо позвала я.

Он тихонько застонал и приоткрыл глаза.

— Доброе утро, — все еще сомневаясь, по поводу времени суток, сказала я. — Надо покушать, давай попробуем сесть.

С трудом я и Пату усадили его. Кашу он ел жадно. А когда наелся, спать не стал, а спросил:

— Сиэт, это ты? Что ты здесь делаешь? Тебя арестовали?

Я кивнула.

Он что-то прорычал.

— По тому же обвинению, что и вас, — сказала я.

— Об этом тебе следователь скажет, — заметил Пату, — Ти-Му, что было на допросе?

— То же что и у всех, — с тяжелым вздохом ответил он, — Сиока кричал на меня и бил, допытывался, не знаю ли я кого-нибудь по имени Ши-Мер-га, но я действительно не знаю.

— Значит, мы скоро увидимся, — деревянным голосом сказал Пату.

— Ранх-ба, за что тебя арестовали?

— Мне не предъявляли обвинения и привезли сюда, сегодня первый раз допросили. А вы знаете, кто такая Ши-Мер-га? Я по вашим лицам вижу, что знаете! Она большая преступница? Не молчите, — повышал голос Ранх-ба, он нервничал из-за нашего молчания.

— Она моя сестра, — все тем же деревянным голосом сказал Пату.

— Извини, Ши-ранх, — тихо сказал Ранх-ба.

— Ничего. Давайте спать, — сказал Пату.

— Сиэт, ты на каком боку привыкла спать? — спросил он.

— А это важно?

— Да.

— Ну, на левом, — задумавшись, сказала я.

— Тогда ложись ближе к двери, — скомандовал Пату.

Я недоуменно легла.

— Одеяла нам не выдают, и спим, все вместе, чтобы хоть как-то согреться, — в полудреме пояснил Ранх-ба.

Пату свернулся калачиком у стены, Ранх-ба посередине, я поближе к двери. Спать действительно оказалось теплее. Хотя заснула я не скоро — в голове витали обрывки мыслей, событий фраз и разговоров.

Наконец я заснула, мне снились сестры и родители, снилось, что привели и бросили на пол Ши, снились два лица из цирка.

Проснулись мы под скрежет двери и похрапывающий голос:

— Пора есть.

И снова бетонного цвета каша.

— Другой еды, я здесь за год не видел. Ешь, — подбодрил Пату.

Я попробовала: студенистая масса, неаппетитная на вид, оказалась вполне съедобной.

Ели молча.

Потом Пату спросил:

— Ты говорила вчера, что этот мужчина в цирке, Ю-Рий-ранх, так? (я кивнула) Бежал отсюда и видел ворота?

— Ну да!

— А как он бежал? Он не сказал тебе этого? — спросил Ранх-ба.

— Нет, я не знала, что это может мне понадобиться! — рассмеялась я.

Пату встал и заходил по камере.

— Здесь все из бетона, только окошко, но здесь настолько частая решетка, что палец с трудом просунешь. Перепилить решетку нечем. Тарелки забирают.

Кстати, Сиэт, отнеси тарелки к двери, пожалуйста.

— А ложки? — сказал Ранх-ба.

Пату повернулся к нему.

— Му-ранх, ты меня удивляешь, конечно, ложки тоже надо относить.

— Нет, Ши-ранх, — посуду забирают спустя час, за час можно заточить ложку, и попробовать, что-нибудь сделать.

Пату скептически посмотрел на него. Морщась, Ранх-ба встал и взял ложку, осмотрел ёё, снял свой ботинок и стал долбить каблуком, по ручке ложки. Ручки сплющилась, он попробовал её на палец.

— Есть, — сказал он, и продолжил свои манипуляции.

— Му-ранх, даже, если все так, знаешь, сколько это займет времени?

— У нас нет выбора, — буркнул он.

— Мы не знаем, сколько в тюрьме охраны, ни плана тюрьмы, и против Чэно-Леко безоружны.

— Но он же как-то убежал. И потом у нас есть специалист по Чэно-Леко, — Ранх-ба кивнул в мою сторону.

— Сиэт, ну хоть ты его образумь его, — взмолился Пату.

— Он меня никогда не слушал.

— Смотря, как попросить, — обернулся Ранх-ба, в его глазах мелькнул странный огонек.

— Сиэт-ту, — начал было Па-Ши.

Дверь заскрежетала. Ти-Му положил ложку в тарелку и отошел от посуды.

— Па-Ши-ранх, тебя требует Сиока-Ну-ранх.

Даже при сером свете я увидела, как побледнел Пату.

— Посуду возьмут позже, — сказал Чэно-Леко.

Пату завязал глаза такой же повязкой, как и у меня, страж взвалил его на плечо и понес.

Я села на лежак и закрыла глаза, меня била сильная дрожь.

К руке прикоснулось что-то теплое. Я вскрикнула и отпрыгнула.