Франц переехал на квартиру в глухом, отдалённом переулке, где солнце бывало редким гостем: лишь в самые долгие летние дни оно выглядывало из-за высоких остроконечных крыш, да и то ненадолго. Здесь для своих, теперь очень ограниченных, потребностей он нашёл всё что нужно: скудная кухня хозяйки спасала его от голода, печка — от холода, крыша — от дождя и четыре стены — от ветра; только от мучительной скуки не было ни средства, ни убежища. Беспутная толпа паразитов исчезла вместе с состоянием, и уже никто из прежних друзей больше не узнавал его.
Чтение тогда не было в духе времени: считалось неразумным убивать время бесполезной игрой фантазии, забивающей обычно легкомысленные головы нации.
Ещё не было ни сентиментальных, ни педагогических или психологических романов, ни народных комедий или рассказов о колдовстве, ни робинзонад, ни семейных или монастырских историй, ни Плимплампласкосов[182], ни Каккерлаков[183], и вся пошлая розентальская клика не занималась ещё мелкой торговлей галиматьёй, своей убогостью утомляющей терпение почтенной публики. Однако храбрые рыцари уже совершали многочисленные подвиги: Дитрих Бернский, Гильдебранд, рогатый Зигфрид, могучий Ронневарт гонялись за драконами и змеями и побеждали великанов и карликов, в двенадцать раз превосходящих силой человека. Достойный уважения Тейерданк[184] считался тогда высшим идеалом среди героев немецкой прозы; к тому же он был наделён блестящим остроумием, доступным, правда, только самым возвышенным душам — поэтам и мыслителям. Франц не принадлежал ни к одной из этих категорий и поэтому, не зная чем себя занять, либо настраивал лютню и иногда бренчал на ней, либо высовывался из окна и наблюдал за погодой, что, конечно, было таким же пустым занятием, как и труд наших метеорологов. Но в скором времени его склонность к созерцанию получила иную пищу, заполнившую пустое пространство в голове и сердце.
В узком переулке, как раз против его окна, проживала одна почтенная матрона вместе со своей изумительно красивой дочерью. В надежде на лучшие времена, они скромно довольствовались тем, что давала им прялка. Работая день за днём, неутомимые труженицы напряли столько ниток, что ими легко можно было обмотать город Бремен со всеми его валами, рвами и предместьями. Обе, собственно говоря, не были пряхами от рождения. Когда-то они знали лучшие времена и жили в достатке. Отец прелестной Меты имел собственный корабль, который сам грузил и ежегодно водил в Антверпен. Но сильный шторм похоронил в морской пучине и судно, и людей, и ценный груз. Мета в ту пору была ещё ребёнком.
Мать, рассудительная степенная женщина, стойко перенесла потерю мужа и всего состояния и, несмотря на бедность, из благородной гордости, словно позорную милостыню, отвергла сострадательную помощь друзей и родственников. Она ещё была в состоянии своими руками прокормить себя и дочь. Предоставив дом и всё, что в нём было ценного, бессердечным кредиторам погибшего мужа и переехав с дочерью в маленькую квартирку в узком переулке, женщина принялась за работу, каждый день с раннего утра и до поздней ночи проводя за прялкой, — так что не легко доставался ей кусок хлеба, и не раз смачивала она нитку горючими слезами. Зато, благодаря трудолюбию и настойчивости, она ни от кого не зависела и никому не была обязана.
Впоследствии научилась этому ремеслу и подрастающая дочь. Жили они так экономно, что мать Бригитта ухитрялась ещё откладывать от заработка сбережения и, по временам, пускать их в оборот, в небольшую торговлю льном. Но она вовсе не думала навсегда заключать свою жизнь в такие тесные рамки. Напротив, храбрая женщина надеялась на благоприятную перспективу в будущем и рассчитывала, что когда-нибудь снова придут счастливые времена и на склоне лет она ещё насладится бабьим летом. Нет, не пустые мечты и не бесплодная фантазия, а логика и трезвый расчёт питали её надежды. Бригитта видела, как словно весенняя роза расцветает её дочь. Скромная и добрая, наделённая столькими талантами души и сердца, она была радостью и утешением матери, готовой отказывать себе во всём, лишь бы дать ей приличное воспитание. Мать Бригитта верила, что если девушка близка к идеалу красоты, каким его представлял мудрый ценитель женщин — Соломон[185], то не может быть, чтобы не нашёлся честный человек, который не пожелал бы иметь такую драгоценную жемчужину украшением своего дома, ибо красота в соединении с добродетелью в те времена ценилась так высоко в глазах женихов, как в наши дни родословная и состояние. К тому же женщине в семье тогда отводилась более важная роль и, по утончённой экономической теории, на неё не смотрели как на ненужную домашнюю вещь.
Правда, прелестная Мета была словно прекрасный редкий цветок, который цветёт только в оранжерее, а не под открытым божьим небом. Она жила под строгим надзором матери в высшей степени скромно и тихо, и ей не позволялись никакие прогулки и никакие знакомства. Едва ли не раз в году она выходила за ворота родного города, да и то матери это казалось не совместимым с основными правилами её системы воспитания. К слову сказать, старая фрау Е…[186] из Мемеля думала когда-то иначе и, посылая прелестную Софи в Саксонию, конечно же на поиски жениха, вполне достигла поставленной цели: как много сердец зажгла странствующая нимфа, как много поклонников увивалось около неё! Но, если бы она оставалась дома как скромная домашняя девушка, то наверное отцвела бы в своей девичьей келье, не завоевав любви даже магистра Кубица. Другие времена, другие нравы! Дочери для нас — капитал, который должен быть пущен в дело и приносить доход. Когда-то их, как денежные сбережения, хранили под замками и засовами, но менялы всегда знали, где спрятано сокровище и как до него добраться.
Мать Бригитта метила на зажиточного зятя, надеясь, что он выведет их с Метой из вавилонского плена в тесном переулке в страну изобилия, где в медовых берегах текут молочные реки. Она твёрдо верила в счастливый жребий дочери.
Однажды, когда Франц высунулся из окна, чтобы понаблюдать за погодой, он вдруг увидел прелестную Мету, возвращающуюся с матерью из церкви, где они не пропускали ни одной мессы. К счастью, в прежние времена упоённый беззаботной жизнью беспутный кутила, нежные чувства которого ещё дремали в его груди, не замечал прекрасный пол. Теперь же бурные волны сумасбродства улеглись, и при полном штиле малейший ветерок волновал зеркальную поверхность его души. Он был очарован девичьей фигуркой, прелестнее которой ему никогда ещё не приходилось видеть.
С этого часа он сменил свои бесплодные метеорологические исследования на наблюдение за передвижением обитательниц противоположной квартиры, что было для него несравненно более интересным занятием. Скоро он выпытал у хозяйки о приятных соседках почти всё, что мы уже знаем. Только сейчас пришло к нему позднее раскаяние в необдуманном расточительстве, а в сердце зародилось тайное желание познакомиться с девушкой. Как бы хотел он вернуть сейчас отцовское наследство только ради того, чтобы дать его в приданое милой Мете. Квартира в узком переулке стала ему так дорога, что он не променял бы её и на Шуддинг[187]. Целый день Франц не отходил от окна, поджидая чудную девушку, и если ему удавалось увидеть её, он ощущал такой прилив восторга в душе, какой испытывал, разве что, астроном Горокес из Ливерпуля, когда впервые увидел проплывающую мимо солнца Венеру.
К несчастью, бдительная мать скоро заметила наблюдателя в противоположном окне и догадалась, о чём думает этот бездельник. Она и без того была невысокого мнения о беспутном парне, тем более её возмутили его ежедневные подглядывания. В конце концов, она задёрнула окно плотной занавеской, а Мета получила строгий наказ, — к подоконнику не подходить. Когда они шли в церковь к обедне, мать надвигала на глаза дочери капюшон и закутывала её в плащ, как фаворитку султана, торопясь поскорее свернуть за угол и выйти из зоны наблюдения караулившего парня.
Франц никогда не отличался особой сообразительностью, но любовь пробудила в нём все его способности. Заметив, что выдал себя дерзким подглядыванием, он тотчас же покинул пост у окна и решил не выглядывать, даже если мимо будут проносить святые дары, а тем временем стал придумывать способ, как всё же вести наблюдение, оставаясь незамеченным. И выход был найден без особого труда. Он приобрёл огромное, какое только можно было найти в этом городе, зеркало и повесил его в комнате так, чтобы в нём отражалось всё, что делается у соседок в противоположной квартире.
Прошло много дней, и так как Франц не проявлял никаких признаков любопытства, то гардины напротив постепенно раздвинулись, и время от времени большое зеркало отражало фигурку прелестной девушки, услужливо предоставляя своему владельцу возможность снова любоваться её красотой.
