– Ты принес мне обещанное, Чань-чунь? – тихо осведомился Мубарак аль-Валид.
Сложив ладони перед грудью, старый монах поклонился – и махнул бритому служке в грязноватом потертом халате. Тот подполз поближе и поставил рядом с наставником ларец из сандалового дерева. И тут же отполз обратно, словно сторонясь шкатулки, которой предстояло сейчас показать свое содержимое.
– Открой, – приказал эмир.
Прямоугольная коричневая крышка поднялась, обнажив нутро из пухлого, ватой подбитого серого шелка. На нем лежал обломок стрелы с наконечником – не более двух кулаков в длину. Узкое, длинное, как ивовый лист, плоское лезвие, похоже, светилось. На раскрошенном в месте слома древке, прямо под наконечником, виднелись медные кольца, сплошь испещренные иероглифами.
Немилосердно растягивая гласные и выпевая каждый слог, ханец просипел на ашшаритском:
– Это стрела, которой правитель Шаньси убил полководца Лю Югэ по прозвищу Красный Дракон. Монахи обители Тань Дун закляли ее именами небесных и подземных сил. Это оружие отнимает силы для трижды трех воплощений.
– Тарик – не человек. Дервиши говорят, что он более и не сумеречник. Они говорят, что нерегиль… изменился, – поджал губы эмир.
– А это – не простая стрела, – вкрадчиво прошелестел ханец.
– Он будет в кольчуге, – недоверчиво протянул аль-Валид.
– От этой стрелы Лю Югэ не защитил даже Красный драконий доспех, – покачал головой старый монах.
– А если он не умрет и от нее? – подавшись вперед и щурясь на страшное древко – даже при одном взгляде на черный обломок становилось ощутимо холоднее, – спросил Мубарак аль-Валид.
– Твой враг испытает сильную боль, и силы покинут его, – тонко улыбнулся пергаментными губами ханец. – Он ляжет на одр болезни и не сможет подняться долго-долго. Ты сможешь этим воспользоваться, о повелитель.
– Я смогу, – медленно кивнул эмир. – Я смогу. Но говорят, он не может умереть.
– Под луной нет такого существа, которое не могло бы умереть, – снова улыбнулся старый монах. – Даже небесные божества стареют и возвращаются в Колесо Судеб.
– Мне не нужно, чтобы он возвратился! – зашипел аль-Валид.
– Тогда ты прибегнешь к огню, – твердо сказал монах. – Пронзи его тело стрелой Лю Югэ, отошли его душу странствовать и сожги тело. И твой враг не вернется из Полночи ни в Сумерки, ни в День, о господин.
Эмир снова медленно кивнул. И крикнул:
– Ибрахим!
Катиб тут же подбежал и вынул из башмака свиток, готовясь записать распоряжение.
– Приказываю: завтра в полдень начальник гвардии встретится с Тариком на Синем мосту через главный канал. Нерегилю отошлите письмо, объявляющее, что я согласен принять его условия. А начальнику гвардии передайте, чтобы все подготовили согласно плану. И смотрите мне – чтобы ни одна живая душа не прознала о приготовлениях! Шкуры спущу!
– На голове и на глазах, повелитель! – бойко отозвался писец, скрипя каламом.
Отпустив катиба и монаха со служкой, эмир обернулся к удлинившимся под пальмами теням:
– Васих?..
Тень слегка заколебалась – человек же оставался невидимым в своем сером халате и серой же чалме.
– Твое оружие готово, о Васих. Завтра твое желание исполнится, и ты станешь мучеником за веру. Ты убьешь тварь, лишившую тебя родных и дома. Ты уничтожишь виновника гибели Нисы-на-Холме.
В тени не было видно – но человек в сером благодарно поклонился.
следующий день, Синий мост, полдень
Над плоскими крышами домов развевались полосатые ткани навесов – предприимчивые купцы продавали на крышах место чуть ли не по динару. Всем хотелось посмотреть на выезд командующего дворцовой гвардией.
Берега главного канала – зеленые, цветущие ярко-оранжевыми маргаритками, тоже покрывали навесы и шатры. Горожане густо облепили каждую пядь рыхлой, напоенной благословенной влагой земли – невольники занимали на лугах место еще с заката, и случилось немало драк между гулямами почтенных семейств из соперничающих кварталов. Начальник шурты попросил главного судью выслать всех помощников за стены – ради предотвращения беспорядков.
Над истоптанным, испускающим одуряющий аромат мятликом звенели крики разносчиков:
– А кому воды?! Лучшая вода, из верховьев Сагнаверчая, чашка воды с горным снегом всего за пять даников, кувшин за дирхам! Подходите, правоверные, со своей посудой, лучшая вода из верховьев реки!..
Широкую пыльную дорогу, выползающую из лабиринта улиц предместья, атаковала нарядная крикливая толпа – ее сдерживали тюрки дворцовой гвардии. Темно-синие шелковые туники, золотые толстые браслеты на предплечьях, павлиньи перья на круглых белых шлемах – все горело на солнце и переливалось в ярком свете исхода лета. Гвардейцы то и дело взмахивали золочеными булавами, отпихивая толкающуюся веселую толпу. Впрочем, на самом Синем мосту не было ни души.
Только у выложенных голубыми изразцами гладких перил застыли воины с мечами у пояса.
– Е-едуу-уут!..
С крыши на крышу полетели, полетели, перекликаясь, солнечные зайчики – зеркала подавали сигнал, что далеко-далеко в глубине городских кварталов распахнулись ворота медины, и командующий гвардией со свитой тронулись в дорогу.
Со стороны долины на дороге заклубилась пыль – из облака быстро показался конный вестовой. Размахивая рукой, он взъехал на широкую, выложенную серой плиткой ленту моста:
– Едут!!!..
На лугу началась немыслимая давка, на помощь пешим гвардейцам пришли всадники в синих накидках. Начальник шурты предусмотрительно приказал переписать всех способных держать в руках оружие молодых людей трех ближайших ко дворцу кварталов и выдал им из городского арсенала по копью и легкому дротику. Сегодня ночью в городе, похоже, никто не ложился спать – такую суматоху вызвало известие о встрече посольств эмира и нерегиля.
Меж тем облако пыли над ведущей в долину дорогой становилось все гуще. По обочинам, размахивая руками и крича, бежали люди в белых одеждах феллахов. Джунгарская полусотня сопровождения гикала и пощелкивала плетьми, то собираясь в походный строй, то широким веером рассыпаясь среди восторженно голосящей толпы. Зато пять десятков ханаттани рысили плотными рядами, и желтый шелк на их шлемах, звенящие пластины панцирных оплечий и начищенные умбоны круглых щитов разгоняли блеском удушливую белесую пыль.
– Вон он! Вон он! Я его вижу! Вон, во втором ряду!..
Сотни пальцев затыкали, тысячи лиц повернулись к всаднику в островерхом шлеме с белым султаном предводителя. Нащечные пластины и наносник не оставляли возможности разглядеть лицо, подбородок, как и у остальных ханаттани, закрывал спускающийся со шлема отрез желтого шелка. Но за всадником скакал знаменосец. Белая узкая лента с черным силуэтом ястреба вилась над поднятыми в зенит, колышущимися тонкими копьями.
Красуясь роскошными шелками туник и золотой насечкой оплечий, на мост входила свита командующего дворцовой гвардией. У стремени командующего шел катиб в яркой полосатой чалме. Он бережно нес на ладонях зеленую шелковую подушку с золотыми кистями – а поперек подушки лежал длинный деревянный футляр, в каких хранят свитки.
Приветственные клики и возгласы поднимались к небу. Цокая по гладким плитам, первый десяток ханаттани проехал до середины моста. Командующий гвардией спешился. Всадник с белым султаном на шлеме сделал то же самое – и снял блестящий шлем. Джунгарский оруженосец принял его, и все согласно заорали – да, точно, это был нерегиль, он самый, с узкой бледной мордой сумеречника и собранными на затылке волосами цвета воронова крыла. А за спиной неверного стоял благообразный старик в белой чалме имама и простом сером халате.
По знаку командующего катиб поклонился и пошел к нерегилю. Став на колени у ног самийа, он положил подушку на каменные плиты покрытия моста – и еще раз поклонился военачальнику осаждающих. И принялся разматывать длинный шелковый шнур, скреплявший золотые крючки на футляре сандалового дерева. Народ нетерпеливо орал. Наконец, катиб размотал длинные нити и слегка раздвинул деревянные половинки.
О том, что случилось далее, очевидцы говорят, как ни странно, одно и то же.
Катиб почтительно поднялся на ноги – уже с футляром в руках, снова в пояс поклонился. И вдруг… Деревянные половинки полетели в стороны, но не успели они упасть, как лже-катиб размахнулся коротким черным древком с длинным, похожим на кинжал лезвием – и всадил острие в грудь нерегилю. Железо ушло под кафтан и кольчугу – по самый сжимающий древко кулак убийцы. Самийа упал как подкошенный на руки своим воинам. Он даже вскрикнуть не успел.
И тут же в ханаттани и джунгар полетели стрелы и дротики.
Верещащая от ужаса толпа не стала ждать, чем кончится мгновенно начавшаяся на мосту свалка.
Люди, давясь, толкаясь, крича от ужаса и призывая имена Всевышнего, со всех ног кинулись обратно в город, бросая шатры, ковры, подушки и корзины с едой.
