Сабельщик тут же ринулся вперед, упав на левое колено и дотянувшись острием своего оружия до второго противника. Отточенное лезвие распороло рубаху, а вместе с ней и живот венеда, не ждавшего такой атаки. Лысый без сомнений и колебаний ударил последнего из троих противников сабельщика в спину.
Анту достались двое. И оба очень скоро поняли, что ни о каком численном превосходстве речи быть не может. Псеглавец рубил сплеча, и ударов его невозможно было отбить. Один попытался и остался без меча. Он успел отпрянуть назад, чуть не потеряв следом и руку. Второй прикрыл собрата, попробовал оттеснить анта – и тут же получил страшный удар в живот ногой, отлетел к дальней стене. Ант метнулся следом. Венед ударил мечом навстречу, пытаясь заколоть противника. Псеглавец успел схватить левой рукой его за запястье, дернул на себя, одновременно подбрасывая свой клинок и ловя уже обратным хватом. Широкий антский меч сверкнул на солнце, снося голову.
Последний оставшийся в живых ученик Ведьмы уже давно забыл о Светлане. Ни о каком сопротивлении он тоже не думал, развернулся и понесся прочь что было духу.
– Цуцик, рушныцю! – крикнул нищий.
Псеглавец вряд ли понял южное наречие, но ему самому в голову пришли сходные мысли. Он бросился куда-то за угол и выскочил уже с ружьем в руках, бросил его южанину. Тот подхватил оружие, не вставая с колена, вскинул к плечу. Послушник почти успел юркнуть за угол, когда прогремел выстрел. Ученик Ведьмы взмахнул руками и повалился ничком. Светлана успела заметить дыру, которая образовалась у него в затылке.
– Добра ричь вогнэпальна зброя, – рассмеялся бывший нищий, поднялся с колена, тяжело опираясь на свое ружье.
– Чего? – не понял псеглавец. – Какая речь? При чем здесь огонь?
– Он сказал, что огнестрельное оружие – хорошая вещь, – перевел лысый. – Самота, ты ж неплохо говоришь на венедском. Давай без всех этих ваших чубовских словечек. Мне-то все равно, а наш друг не понимает. Я не говорю, что ваш язык хуже, просто уважай своих соратников.
– Домовылысь… То есть договорились.
Нищий начал брезгливо сдирать с себя лохмотья. Под ними обнаружились добротные коричневые шаровары, красные сапоги, тонкая антская кольчуга поверх белой вышитой рубахи и кожаной жилетки. В темно-синих глазах проскальзывали озорные искорки. Светлана совсем не удивилась, обнаружив клок волос на гладковыбритой голове и длинные усы. Чуб. Очень на Атамана похож, хоть видела она брата Искателя мельком и в ночной темноте. Правда, для нее все чубы были одинаковые: нелепый клок волос, смешные вислые усы, широкие и наверняка неудобные шаровары, сабли, горделивая походка… да, вот это с обликом Самоты не вязалось. Великолепный воин одинаково прекрасно рубится и стреляет, и при этом хромой. Как так?
Но княжна подумала об этом лишь мельком. Голос лысого показался ей знакомым. Девушка могла забыть лицо, внешность, но не звук, который однажды услышала.
– Взув бы ты чоботы, – сказал чуб, и по лукавому выражению его лица стало ясно, что он специально перешел на привычный ему язык, обращаясь к лысому: ведь тот сам признался, что понимает его. – Наступыш на цвях або бытэ скло. У вашому мисти смиття багато.
– Я часто хожу босиком, – пожал тот плечами. – Иногда приходится принимать самые разные облики.
Точно, голос знакомый. Только в прошлый раз его обладатель был разодет как боярский сын, носил черные усы, а голову его украшали собранные в хвост длинные волнистые волосы. Похоже, брови он покрасил.
– Ты из тайного приказа, – выдохнула Светлана.
Ее голос прозвучал как воронье карканье, а горло вновь обожгло болью. Она попятилась, уперлась спиной в стену и поняла, что от этих троих ей не уйти. «Вопля гнева» больше не издать. Сама мысль о нем бросала девушку в дрожь. Лысый посмотрел на нее, иронично изогнув рыжую бровь.
– А кто передо мной?
– Ты не знаешь, за кем охотишься? – Девушка сказала и поморщилась, схватившись за горло.
– Я ни за кем не охочусь. И сомневаюсь, того ли человека мы спасли. Кто ты – княжна Светлана или послушница Малышка?
– Малышка, – произнесла она одними губами, не дав себе даже времени подумать.
– Хватит, Кислота, – сказал ант, подходя ближе. – Ты, как и я, слышал «вопль гнева». Думаешь, ей легко сейчас говорить? Ее горло не готово к подобному. Боюсь, не скоро мы теперь услышим те песни, о которых столько говорят.
– Спрашивайте, что хотели. – Малышке пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы говорить, не морщась от боли. Она поймала одобрительный взгляд чуба. Он все понял и оценил ее выдержку, даже проворчал:
– Вид доброго дэрэва и пагоны добри.
– Когда-то давно мы встречались в моих лесах, и ты отказалась покинуть своего учителя, – сказал псеглавец. – Что же изменилось?
– Я поддалась слабости. Больше не повторится.
– То есть ты покинула его по своей воле?
– Прогнал. Всех. Трое пошли за ним. Я испугалась. Осталась.
– Мы тоже хотим найти его. А ты?
– Да.
– Пойдешь с нами?
– Нет.
– Почему?
– И вам не советую. Братья и сестра. Оторвут вам головы за Искателя. Им хватит сил. Вы знаете. Так и передайте своим учителям.
– У нас нет учителей, – нахмурился ант. – Вернее, у них нет. Атаман погиб, ты знаешь. А этот пожар в северной части города – погребальный костер Механика. Что же до меня, Искатель назвал меня «послушник Гордец». Это еще один старый обычай схимников. Прозвища не всегда дают братья. Иногда – учитель. Этим он показывает, что принимает тебя в ученики. Редко так поступают. Эти узы крепче, чем у вас с ним. Если я найду Искателя после того, как он дал мне ученическое прозвище, значит, я принял новое имя и давшего его – как отца в схиме. Вы вольны уйти, когда захотите, я – нет.
– И ты ищешь? Не боишься уз?
– Я просил его обучать нас еще там, в лесу. Мое желание с тех пор не ослабло. Мятежнику никогда не стать отцом сторожевых псов антов. Он слишком хорошо умеет разрушать, а нам надобно другое. Верь мне, дева. Никто из нас не желает зла Искателю. Клянусь тебе своими собачьими братьями. Подумай, ты не лазутчик, не следопыт. Мы отыщем учителя и без тебя. Я настоял на том, чтобы узнать, считаешь ли ты себя все еще дочерью Искателя. И, как оказалось, не зря. Ты – моя сестра, я хочу облегчить твой путь, а не наш.
– Я с вами, – произнесла девушка и улыбнулась.
Хотелось сказать больше, гораздо больше, но горло буквально молило пощадить его. Ант вызывал доверие. Почему-то казалось, что в его словах не стоит сомневаться.
– Цуцик, может, сходишь за моим конем? – спросил чуб.
Ант ушел куда-то, чуб присел к стене, вытянув левую ногу. Кислота подошел к Малышке и протянул флягу.
– Выпей, – посоветовал он. – Легче станет.
Во фляге оказалось что-то хмельное с привкусом меда, настоянное на каких-то травах. Сперва оно обожгло девушке горло, но потом действительно стало легче. Она почувствовала приятную мятную прохладу. Истерзанные голосовые связки, казалось, слегка занемели. По крайней мере, теперь можно было говорить, правда, лишь шепотом.
– Что это? – спросила княжна.
– Не знаю. Это фляга Гордеца.
– А что такое «цуцик»?
– Собака по-чубовски. Вернее, не в том смысле, как у нас. Не знаю, как объяснить. Наверно, по отношению к анту это что-то среднее между насмешкой и оскорблением.
– А он не боится, что дойдет дело до драки? Нет, я понимаю, чубы ничего не боятся…
– Да этому собакоголовому гордость не позволит обращать внимание на мои подначки или вызвать на поединок хромого. А до простого мордобоя он не опустится. Воспитаны они по-другому.
– Но ты же обижаешь его этим.
– Э, нет, сестренка. Он – страж антского народа, величайший из воинов. Гордость не даст ему даже подумать, что эти оскорбления – нечто большее, чем пустое сотрясание воздуха. Учитель твой попал не в бровь, а в глаз, прозвав его Гордецом. И кстати, на самом деле я его очень уважаю. Он действительно один из лучших воинов, что встречались мне. Уж всяко сильнее меня. К тому же из него вышел бы отличный атаман. Но эта его собачья шкура, косы, как у девки, выглядят смешно.
– Можно подумать, смешнее, чем твои шаровары и клок волос.
– Осэлэдэць! Вин называется осэлэдэць, запамьятай, будь ласка!
– Запомню, запомню, – усмехнулся Кислота.
Вернулся Гордец, ведя в поводу статного скакуна, серого в яблоках. Конь бешено вращал глазами, пытаясь вырвать повод из рук чужака, от которого к тому же пахло псиной. Но псеглавец держал его железной рукой, то и дело пригибая голову вниз, словно показывая, кто здесь хозяин.
Чуб подскочил, чуть не упал, опершись на левую ногу, и попрыгал к коню на правой. Вырвал повод из ладони Гордеца и начал поглаживать скакуна по шее, успокаивая и приговаривая:
– Ты ж мий красэнь, ты ж мий гарнэсэнькый, зовсим зацькував тэбэ цэй тэлэпэнь. Ты ж мий риднэсэнькый, дочэкався.
