В то утро желтый свет зари едва брезжил, солнце было закрыто плотными облаками и светило, словно жалкая свечка сквозь пергамент, натянутый на окне. Постепенно все же рассвело, зато полил дождь. Их вешали на сливовых деревьях, одного за другим. Все были мокрые насквозь, веревки разбухли и не скользили, поэтому их затягивали как можно туже, перекидывали через ветку и тянули, заставляя жертву дергаться и плясать. Никто из казнимых не проронил ни слова, и никто из воинов не протестовал. Так, говорили солдаты, заведено у римлян.
Их долг – оберегать василевса, но кто-то пробрался в его палатку. Такое нельзя прощать. Многие из воинов хитаеры считали, что Василий был даже слишком мягок. Другие императоры за такое приказали бы подвергнуть полк децимации – казнить каждого десятого.
Теперь же армия обогнала плохую погоду, и вокруг сияло солнце. Однако человек-волк чуял что-то на горизонте. Дым. Пепельный дождь поливал поле битвы, и сейчас волкодлак снова ощущал запах дыма, даже сквозь жар осеннего греческого солнца.
Колонну приветствовали шумными возгласами, когда армия вошла в городок из лачуг, разбросанных за городской стеной, словно мусор за домом. На волкодлака уже кидали враждебные взгляды, толпа насмехалась над ним, некоторые даже начали швырять в него грязью и камнями. Стражники заорали, требуя прекратить безобразие, и зеваки, изумленные видом императора и его армии северян, тут же забыли о человеке-волке и рванулись вперед, чтобы приветствовать победителей.
Армия подошла к городским воротам. Человек-волк поглядел на начало процессии, где верхом на белом коне ехал император. Весь путь домой он проделал в простой солдатской одежде, но теперь на нем была сверкающая корона, а огромный воротник переливался изумрудами и рубинами.
Император обратился к варягам. Человек-волк не понял сказанного им. Он знал по-гречески всего несколько слов и выложил весь свой запас, когда просил императора убить его. Мальчик, с которым он столкнулся в императорской палатке, перевел слова Василия северянам. Викинги пусть пока погостят за стенами города. Когда для них подготовят достойные квартиры, тогда они войдут в город. Ну а пока что все их желания будут немедленно удовлетворяться, они будут обеспечены всем необходимым. Варяги ворчали и жаловались – некоторые утверждали, что это какое-то надувательство, – но затем к ним обратился рослый викинг в красном.
Он сказал, что император держит свое слово, и всех викингов достойно наградят. В знак доброй воли варягам через неделю заплатят за ту службу, которую они несли у Владимира, хотя за Константинополь они сражались меньше месяца. И еще им доставят палатки.
Это утихомирило северян, они свернули с дороги и пошли по склону холма к морю, волоча за собой пожитки, жен и детей, собак, коз и овец. Северяне привыкли совершать пешие переходы налегке, привыкли спать на борту своих кораблей, накрывшись парусом. Лишь у единиц были палатки. Почти все их трофеи остались на кораблях, под охраной часовых на побережье, у них не было лошадей и повозок, которые требовалось перегонять, лишь личные вещи и оружие, семьи и живность.
Подразделение хитаера двинулось к городским воротам, и человек-волк оказался почти во главе армии, сразу за знаменосцами, один из которых нес изображение Святой Елены, а другой – знамя Константинополя с полумесяцем и звездой.
Мимо него проехали два всадника, один в синих одеждах, другой – в зеленых. Они приблизились к городским воротам и постучали посохами с золотыми набалдашниками.
– Именем императора, откройте!
– Есть только один император, василевс порфирородный, повелитель всего мира! Ворота откроются только ему! – Произносил эти слова всего один человек, но волкодлаку показалось, будто говорит сразу сотня.
– Повелитель мира пришел! – прокричали оба всадника хором. – Василий порфирородный, самодержец Божией милостью! Склонитесь перед ним!
– Мы склоняемся перед ним!
Ворота отворились, и человеку-волку показалось, будто на него обрушился океан. Он видел яростно бурлящие пороги на Днепре под Киевом, и его тогда поразила мощь воды. И сейчас случилось примерно то же самое: рев водного потока прокатился над городом и захлестнул его. Страх он подавил, сказав себе, что его собственная участь не имеет значения – куда бы ни привела его нить судьбы, волноваться не о чем, – однако он не смог подавить изумление. Этот город был ни на что не похож, и, хотя он сидел связанный на телеге, он тут же позабыл о своем плачевном положении, об угрозе, нависшей над ним, и только смотрел, разинув рот.
Кони вестников рванулись вперед, и греки вступили в город. Колонна вливалась в ворота, толпа вопила и аплодировала, люди вы´сыпали за городскую стену, приветствуя диковинных северян, трогая их волосы и бороды, ощупывая мышцы, даже целуя, правда, на это решались лишь самые восторженные женщины. Викинги не теряли времени даром: они обнимали женщин и звали к себе все новых. Колонна воинов остановилась, вытесняемая из города толпой, – торговцы тащили шелка, еду и палатки, доктора размахивали бинтами, призывая раненых, мужчины выносили большие сосуды с чем-то, по мнению человека-волка, похожим на пиво.
Его повозка дернулась, двигаясь дальше, и он по-настоящему испугался. Его ослепила белизна улиц, а шум, который производила огромная масса людей, сделался невыносим. На него глядели великаны, и в горле едва не зародился вой, но в следующий миг он понял, что эти люди сделаны из камня и металла, – статуи, хотя и гораздо больше тех, что ему доводилось видеть.
Вдоль колонны воинов бегали купцы, дергая солдат за туники, пытаясь всучить им рыбу, хлеб, свечи, игральные кости, оружие и множество других вещей, назначения которых волкодлак не знал. Ор стоял не хуже, чем на поле битвы. Прошел человек, несущий на спине стол в два раза больше него самого, он высовывал из-под стола руку, стараясь привлечь внимание солдат. Человеку-волку он показался похожим на одно животное, виденное когда-то у торговца с юга, – на черепаху.
Армия двинулась дальше, по улицам с факелами на стенах, мимо великолепных площадей, мимо высоченных, ярко раскрашенных колонн, по казавшимся бесконечными мостам, которые попадались на пути. Все увиденное потрясло волкодлака, голова гудела, он был весь в испарине. До сих пор самым большим городом, в котором он бывал, оставался Киев, просто деревня по сравнению с этим местом.
Пришлось терпеть. Первое дело – погибнуть от руки императора – провалилось, и теперь ему предстоял более трудный путь, для которого потребуется вся его храбрость. Великолепие Константинополя, Миклагарда, города мира, возникло не просто так. Причина скрывалась под городом, в водах, которые текли ниже уровня улиц, в затопленных пещерах, вырубленных для хранения воды, питающей фонтаны и бани, обеспечивающей питьем, и даже еще ниже, там, где текли самые древние воды.
Народ плевал в пленника, кидал навозом и камнями. Стражники отгоняли людей, кричали, что это пленник самого императора и его судьбу решать не простолюдинам. Но все предостережения оказались напрасны, народ продолжал осыпать его проклятиями и камнями. В конце концов два хитаерос встали по бокам от повозки, закрыв волкодлака щитами. Император лично приказал им доставить пленника в Нумеру целым и невредимым, а они знали, что терпимость Василия к промахам приближенных испарилась после Абидоса.
Человек-волк все сносил. Он привык к куда более страшному: к пробирающим до костей зимним морозам в горах, к трудной охоте в одиночку, к неделям жизни впроголодь, к бдениям под палящим солнцем и ледяной луной, когда он пел песни, которые внушил ему брат-волк.
Когда-то у него было имя: Элиф. Он помнил его, однако теперь оно не вызывало в его душе никакого отклика. Он жил на севере рядом с огромной скалой под названием Стена Троллей, у него была семья. Но он никогда не чувствовал себя своим в этой семье. Все его братья были широкоплечими, рослыми, светловолосыми, он был меньше, тоньше, хотя и с сильными руками, худыми и жилистыми, похожими на корни дерева. Элифа усыновили еще маленьким, по просьбе целителя, который спас отца семейства от лихорадки, едва не убившей его. Мать, конечно, заботилась о нем, но не любила его так, как любила родных детей.
И Элиф рос в одиночестве, бродил по горам, сам вызывался отогнать овец на дальнее пастбище.
Он помнил ту ночь, когда к нему пришел брат-волк. Было лето, он спал мало. Днем он заметил свежие волчьи следы и понял, что хищники где-то поблизости. Он загнал овец в ложбину между холмами и прилег на склоне, приглядывая за стадом. Хотя ночь была теплая, он поддерживал огонь, чтобы волки не осмелились подойти.
Однако тепло костра убаюкало мальчика, он заснул. Когда он проснулся, огонь уже догорел, по земле стелился туман, заполняя ложбину между холмами, словно молочная похлебка миску. Овцы подошли и сбились в кучу рядом с ним. Небо было ясное. Не совсем темнота, а размытый полусвет северной ночи, и на его фоне виднелась только луна и утренняя звезда.
