За пределами области повышенного фона Аштия и Ниршав коротали время как могли: она пыталась из демонской шкуры сшить хоть что-то похожее на полог, а он возился с железкой, вытащенной мною из города в один из прошлых походов, – кажется, надеялся приспособить её в качестве гарпуна. Увидев меня, госпожа Солор отложила шитьё и иголку, с трудом сделанную из кости, и вопросительно уставилась на добычу в моих руках.
– Пить хочешь? – осведомился Ниршав. – Как вообще чувствуешь себя?
– Да так… – После облегчения, всегда ждавшего меня в области разрежённого фона, навалилась столь же обычная усталость.
– Что это?
– Я думал это узнать у тебя.
Аштия недоумевающе приблизилась ко мне, присмотрелась к предмету.
– Затрудняюсь ответить… Слушай, ты сможешь донести его до стоянки? После порции дезактивата, конечно.
– Думаю, да. – Я покорно открыл рот, глотнул микстуры. После неё мне действительно легчало. Жаль, что ненадолго.
– Дотащит, дотащит! – Ниршав поспешно приторочил недоделанный гарпун к поясу и поймал меня под локоть. – А мы дотащим тебя, лады?
– Угу… Слушайте – как жрать хочется!
– Отлично! Между прочим… Значит, привыкаешь. Тебя раньше только выворачивало после таких походов, а теперь смотри – сам есть просишь.
– Ничего хорошего. Раз привыкаю, значит, скоро перестану быть «чистым».
– Не факт. Аппетит после похода – не признак потери «чистоты».
– Ниш, отстань от него. Разговор тоже требует сил.
До стоянки доковыляли с большим трудом, но, растянувшись на груде мха, прикрытой моей же курткой, я с облегчением закрыл глаза, придерживая рукой добытую штуковину. Потом, где-то через полчасика, нашёл в себе силы повернуться на бок и передвинуть её в сторону от сумки и других вещей, чтоб мои спутники на неё случайно не наткнулись. Закончив с похлёбкой, Аштия подошла, отломила свежую иголку и потыкала в разные части предмета. Со вздохом отложила её в сторону.
– Высокий уровень напряжённости. Надо ждать.
– Может, на камушек её поставить, чтоб ветерком обвевало? – предложил Ниршав, ворочая ложкой в похлёбке.
– Ниш, прекрати свои шутки…
– Но ты хоть примерно можешь предположить, что это такое?
– Нет, не могу. Может быть, система стабилизации энергий, может быть, точка перехода стихии в стихию. Не знаю. Завтра уровень напряжённости понизится вдвое, тогда посмотрю.
– На хрен нам стабилизатор?
– Ни на хрен. Но, может быть, какие-нибудь детали можно использовать как оружие. Оружие нам не повредит. Ниш, как суп?
– Уже скоро… Эх, сольцы бы…
– И кваса. И пива. И соусов. А?
– Кончай травить душу, – проворчал офицер. – Я раньше даже в походе за стол не садился, если мне предлагали меньше трёх соусов к мясу и одного – к овощам.
– Хорош понты метать, дружище. Я прекрасно помню, как на учениях в Зеаре ты жрал кашу с салом из общего котла и облизывался. И никаких соусов.
– На фиг тебе меня палить? Ну, было несколько раз. Голод – не тётка.
– На учениях, помнится, даже высшим офицерам соусов не предлагали, – почему-то мечтательно произнесла госпожа Солор. – Зато подавали прохладительные напитки. Интересно, где брали лёд…
– Надо было слуг спросить.
– Ну, тогда был не до того!
Рассмеялись оба. Я тоже поучаствовал бы в веселье, но не было сил шевелить губами и животом. Зато можно было закрыть глаза и пережидать приступы слабости, а потом – открывать рот и позволять кормить себя. Это происходило уже не в первый раз, так что смущение почти освободило меня от своего присутствия. Аштия кормила аккуратно, придерживая голову за затылок, выбирала кусочки мяса поменьше, и, закрывая глаза, я представлял себе, что меня кормит Моресна. Это удавалось не всегда – всё-таки госпожа Солор была совсем не похожа на мою жену. В особенности – по манере себя вести и говорить.
– Поражаюсь твоей выдержке, – проговорил я отчасти неожиданно для себя самого. Словно бес какой-то толкал в спину, провоцировал выпалить то, что я, исходя из своего воспитания и привычек, считал не тактичным. Но усталость дела и духа была такова, что и сопротивляться возникшему желанию я не находил сил.
– В смысле? – уточнила Аштия.
– Ты, наверное, с ума сходишь, волнуясь, как там без тебя идут боевые действия. Ведь армия Империи осталась без тебя прямо посреди войны… Прости, мне не следовало об этом заговаривать.
– Почему же? – она усмехнулась. – Это ведь не вопросы моей личной жизни, которые принято обсуждать только с родственниками. А касательно волнения – нет, не волнуюсь. Нисколько. Ты как думаешь, в чём состоит работа Главы вооружённых сил страны?
– Хм… Привести вооружённые силы в боеспособное состояние, разработать планы отражения агрессии и ведения военных действий, если таковые планируются…
– Отнюдь! Вот она, коренная ошибка. Моя работа заключается в том, чтоб подобрать людей, которые будут приводить вооружённые силы в боеспособное состояние и поддерживать их в этом состоянии, готовить планы всего на свете, что только можно себе представить… И так далее. Также моя работа заключается в том, чтоб заставить их организоваться в единый коллектив. Далее всё должно идти само собой.
– Э-э…
– Я считаю себя хорошим руководителем и уверена, что там, – она неопределённо махнула рукой в небо, – всё идёт должным образом. И война будет выиграна. Меня сменит один из моих заместителей. Среди них я не знаю ни одного, кто завалил бы ведение войны по уже готовым планам. В каждом из них я уверена почти как в себе самой. Иначе б не поставила на занимаемый пост. А почему тебя это волнует?
– Мне кажется, ты как-то чересчур спокойна. Ниш психует периодически, я тоже… не без греха. А ты – женщина.
– А я женщина. Я – существо крайне практичное, странное, к тому же, как гласит молва, освобождаюсь от накопившихся негативных эмоций уже постфактум. Вот если выберемся отсюда, то тогда обязательно закачу истерику-другую. С битьём посуды, швырянием магией, отлетанием голов от тела, что тут ещё можно придумать… А пока нет причины.
– Извини.
– За что?
– У меня на родине… Не принято об этом расспрашивать. Аштия усмехнулась и похлопала меня по руке. Ладонь у неё, хоть и не лишённая мозолей, всё-таки была по-женски нежной.
– У нас тоже. Но ситуация ведь такова, что от части приличий можно отказаться. Тебе ещё супа налить?
– Не-е…
Я закрыл глаза и заснул – впервые за несколько дней абсолютно безмятежно. Почему? Я и сам не знал. Странным было это ощущение полной освобождённости от накопившихся подозревающих мыслей, которые во сне так и не привелось осмыслить. Чего я боялся? Того, что он напряжения Аштия сошла с ума? Вряд ли. Того, что я как-то неправильно понимаю ситуацию? Того, что сам выгляжу здесь не так, как хотел бы вы глядеть? Чушь. Не понимая, что именно беспокоило меня, я предпочёл так и не узнать этого.
Меня влекло по пространствам сна, изощрённым фантазиям, которые только мог породить мой мозг. При этом я продолжал помнить, что мир обладает совершенно определёнными рамками, образом, формой. Мне снилась девочка, в которую я когда-то был влюблён, снилась школа, в которой учился, запах лип, окружавший её после майского дождя, – запах, которым можно было опьянеть. Нет, в действительности не был я уж таким любителем природы – но аромат липового цвета, искупавшегося в тёплом лёгком дожде, был ароматом приближающихся каникул, грядущей временной свободы…
Свобода, как оказалось, имела разные обличья. Свобода от общества, его традиций, стереотипов, представлений и колеи, предоставляемой в пользование, то есть, проще говоря, свобода поведения, как выяснилось, была на вид не так уж приятна. Хороша была разве только относительная свобода в рамках общества, и то лишь временная – иначе как можно было бы отличить её наличие от её отсутствия?
Если же говорить о свободе сознания: свободе от сомнений, переживаний, страха перед будущим – то она оказалась нерушимо и безусловно связана с зависимостью от общества. Чем выше была зависимость, тем выше степень этой свободы. Вот и не верь после этого в диалектику.
Совсем недавно я ощущал себя непричастным миру Империи и пребывал, мягко говоря, в растерянности. Сейчас все мы были свободны от мира людей в полном смысле этого слова, и от всего человечества разом. Наслаждаться свободой ни одному из нас не приходило в голову. И дело было даже не в том, что нам жёстко было спать, нечем разнообразить пищу и скучно без общения с другими представителями своего вида, помимо нас троих.
Просто человек представлял собой общественное существо – как ни крути и как ни увиливай от этого. Сейчас, когда я взялся следовать этой мысли, ярое стремление некоторых моих соотечественников не переосмыслить, а разом отбросить все общественные установления, не разбираясь, показались мне комически-бестолковыми. Совсем не потому, что отбросить нельзя. Это-то как раз очень даже можно. Просто ведь «отбрасыватели» сами не понимали, к чему в конечном итоге стремятся и к чему их «отбрасывание» способно привести. Можно наткать километры воззваний из разнообразных, красиво звучащих словес, но одно оставалось очевидно: эти ниспровергатели представляют себе свой идеал весьма однородно. Таковой не выходил за пределы невыразимого наслаждения и давшегося без усилий запредельного успеха для них лично. А слова про общее благо оставались только словами.
