…Каменная Длань моему появлению не обрадовался: заиграл желваками и гневно посмотрел на сына:
– Я сказал, что хочу видеть баас’ори’те!!!
– У меня нет тайн ни от жены, ни от гард’эйт… – холодно процедил Меченый. – Я тебя слушаю, ро’шер![87]
Аннар вспыхнул, как пересушенный трут: в первый раз с момента объявления шшат’или Занатара Седобородого Кром дал понять, что понимает свое место в иерархии рода.
Ударов десять сердца я думала, что ничем хорошим это не закончится. Но ошиблась – Каменная Длань все-таки взял себя в руки, жестом приказал сыну удалиться и, дождавшись хлопка закрывшейся двери, угрюмо уставился на Крома:
– Ты был в своем праве… Извини… Я просто расстроился, когда узнал, что ты отказался брать Унгара в ученики…
Обсуждать причины своего решения стоя мой муж не захотел – прошел к столу, отодвинул от него два стула, сел сам, удостоверился, что села я, и только тогда заговорил:
– Один ученик из рода Аттарк у меня уже есть. Если я возьму второго, то на следующий день мне придется тренировать не два, а четыре десятка человек…
Я мысленно хихикнула: объяснение было логичным, красивым, но… пустым. Ибо настоящая причина крылась не в этом!
– Уресс – айти’ар! А ты тренируешь воинов. Значит, он не в счет…
– Он – Аттарк! Да еще и первой крови… – усмехнулся Кром. – Этого достаточно…
Дураком Тарваз не был. Поэтому решил вынудить Меченого раскрыть истинные причины отказа:
– Что ж, тогда тренируй Унгара вместо Уресса…
– Я УЖЕ взял твоего младшего сына в ученики… Ты предлагаешь мне нарушить данное слово?
Аннар разозлился. Кажется, очень – скрипнул зубами и сжал правый кулак так, что побелели пальцы:
– Нет, не предлагаю! Просто пытаюсь понять, как связаны между собой два твоих решения. И чем для меня и рода может обернуться третье…
«Первое – запрет Унгару учиться у меня управлять леном. Второй – отказ ему в праве стать учеником…» – подумала я и прикоснулась к бедру Крома, чтобы попытаться почувствовать его эмоции.
Почувствовала. И похолодела: в нем пробудилась Тьма. Та самая, которую считали союзником Двуликого.
– Что ж, объясню! Если Унгар еще раз подойдет к Мэйнарии ближе чем на два шага, я вызову его на поединок. И убью как бешеную собаку…
– Что?!
– Твой сын смотрит на мою жену как на СВОЮ женщину! Если не хочешь его потерять, то найди ему дело ЗА ПРЕДЕЛАМИ сарти…
…Я лежала на кровати лицом вниз и завидовала самой себе: обычно твердые, как стальные прутья, и цепкие, как тиски, пальцы мужа дарили мне воистину безумное наслаждение. Ноющая боль и усталость, сковывавшие мышцы, измученные многократными повторениями одного и того же движения, постепенно уходили, уступая место сладкой, как мед, неге.
Шевелиться не хотелось. Думать – тоже: единственное, о чем я могла размышлять, – это чтобы меросс[88] не прекращался никогда. Хотя… нет, не единственное: где-то далеко-далеко, на самом краю сознания, изредка мелькала еще одна мысль. Вернее, желание воздать за подаренное удовольствие. Тем же.
«Вот сейчас он закончит с ногами – и я скажу, что теперь моя очередь. И тоже разомну ему плечи…»
Как говорил Игенор Мудрый, «намерения хороши лишь в том случае, если порождают действие» – когда пальцы Крома добрались до верхней части моих бедер, я поняла, что сделать меросс не смогу, так как воздам за полученное удовольствие по-другому. И легонечко прогнулась в пояснице.
Руки мужа дрогнули. Самую малость. А потом как ни в чем не бывало продолжили расслаблять мои измученные ноги.
Я шевельнула тазом вправо-влево и слегка развела колени.
Ритм меросса не изменился. Но в нем появились новые грани: сначала пальцы Крома размяли внутренние поверхности бедер, двигаясь не сверху вниз, а наоборот, потом прошлись по ягодицам, не проминая, а лаская, и наконец, словно случайно, легонечко прикоснулись к лону. У меня тут же закружилась голова, а в животе затлела маленькая, но до безумия яркая искорка.
– Я тебя хочу… – выдохнула я, переворачиваясь на спину. И тут же утонула в расширенных от желания глазах мужа.
Мои руки сами собой обвились вокруг его шеи, колени раздвинулись, а искорка в животе превратилась в пылающий костер.
Рука Крома уперлась в кровать рядом с моим плечом, твердый, как доска, живот коснулся бедра, а горячие, как угли, губы нежно поцеловали в правую грудь.
Я застонала от удовольствия. И потянула его на себя:
– Я тебя хочу, слышишь?!
Услышал. Посмотрел на меня пьяным от страсти взглядом. И сдался…
…Касание Эйдилии оказалось сильным до безумия: череда ослепительно-ярких вспышек, сотрясавшая мое тело и раз за разом сжигавшая в пепел душу, напрочь лишила меня способности соображать и вознесла на самый пик ярчайшего, ни с чем не сравнимого счастья.
Сколько времени на меня смотрела Богиня – не знаю. Но когда она отвела от меня взгляд, я почувствовала, что умерла: мир стал бесцветным и каким-то пустым, а способность ощущать эмоции Крома, давно ставшая неотъемлемой частью моего «я», вдруг куда-то исчезла!
Если бы не страх, что это навсегда, я бы, наверное, не смогла себя заставить не то что повернуть голову вправо, где, по моим представлениям, должен был лежать муж, но и просто открыть глаза – мое тело было настолько слабым, что казалось чужим!
Заставила. Кое-как сфокусировала взгляд на лице Крома – перед глазами все еще мельтешили яркие пятна, – увидела капельки пота, серебрящиеся на его лбу и крыльях носа, затем играющую на губах счастливую улыбку и настолько сильно захотела почувствовать эмоции своего мужа, что шевельнула пальцами и дотронулась до его предплечья.
О-о-о, как ему было хорошо – шквал хлынувших в меня ощущений вновь вернул миру цвета и заставил Эйдилию кинуть на меня еще один взгляд. На этот раз, кажется, удивленный…
– Я тебя люблю… – с трудом пошевелив непослушными губами, выдохнула я. И, не столько увидев, сколько почувствовав, что он переворачивается на бок и тянет ко мне руку, вдруг поняла, что, если он дотронется до моей груди или до лона, я умру на месте от остроты ощущений!
Прикоснулся. К предплечью. Потом нежно поцеловал меня в щеку. И улыбнулся. Так, что мое сердце, и без того пытавшееся проломить грудную клетку и вырваться на свободу, заколотилось вдвое быстрее.
– Я тебя тоже…
Следующее прикосновение – кончиком пальца к моим губам – и последовавший за ним вопрос вернули мне способность чувствовать свое тело.
– Воды принести?
Пить хотелось. И очень сильно – у меня, оказывается, пересохли не только губы, но и горло, небо и даже язык!
– Если тебя не затруднит… – виновато сказала я: если Эйдилия смотрела на Крома так же, как и на меня, то он должен был чувствовать нешуточную слабость в коленях!
Встал. Дошел до стола, ни разу не потеряв равновесие. Наполнил первый попавшийся под руку кубок водой из кувшина и повернулся ко мне.
Я оглядела мужа с ног до головы, почувствовала, что внизу живота снова загорается пламя, и поняла, что схожу с ума: жаждать ласки, будучи не в состоянии пошевелиться, было самым настоящим сумасшествием!
Скрипнула постель, зашуршала сминаемая локтем Крома подушка, а через мгновение моих губ коснулся край кубка.
– Пей… Только осторожно…
У меня екнуло сердце: он заботился обо мне так, как будто я была величайшим сокровищем на всем Горготе. Впрочем, почему «как будто»? Для него я была именно им…
…Эдак через полчаса, когда я нашла в себе силы, чтобы встать и приготовить свежий отвар ясноцвета, а Кром перестелил постель и, попросив закрыть за собой дверь, ушел за водой, я вдруг почувствовала себя одинокой. Поэтому завернулась в простыню, подошла к окну-бойнице и выглянула наружу.
Факел, горящий рядом с воротами, освещал лишь закрытые на ночь створки, боковые стены конюшни и гостевой пристройки и небольшой участок земли перед высокой дверью. А все остальное пряталось в густой, как патока, тьме.
Где-то в стороне Подворья Илгизов лениво брехали собаки, а тут, на Полуночном конце Шаргайла, ночную тишину нарушал лишь стрекот цикад да теньканье пересмешника[89]. Впрочем, стоило Крому выскользнуть во двор, как с надвратной башни раздался язвительный смешок часового:
– Пение твоей женщины делает ночь ярче, но удлиняет смену…[90]
– «Взмах Крыла» под подбородок дарит благословенную тьму и укорачивает не только смену, но и слишком длинный язык… – в унисон ему отозвался Меченый.
– Тэнто![91] – хмыкнул хейсар, увидел, что Кром остановился, и торопливо добавил: – Я хотел сказать, что твои слова можно увидеть. И принести извинения за неудачную шутку…
– Я тебя услышал… – негромко буркнул мой муж и скрылся за углом сарти.
Я прикоснулась тыльной стороной ладони к пылающей щеке, а затем гордо вскинула голову: стонала? Ну и ладно: кому не нравится – пусть не слушает!
Тем временем во двор выскользнула еще одна тень. И тоже удостоилась внимания часового:
