– Сюда, – махнул рукой эльф.
«Хозяин! Опасно! Плохо, хозяин!» – отозвалась Найда. У неё вырвалось глухое короткое рычание, и Полночь тотчас же обернулся.
– Всё верно, хозяйка, – с печальным уважением проговорил он, глядя прямо в глаза собаке, – ты тоже почувствовала. Но делать нечего, надо идти. Если, конечно, почтенный Лемех и в самом деле хочет увидеть всё собственными глазами.
– Не пугай, – Лемех не в первый раз вспоминал эти слова. – Не пугай, мы пуганые.
– Да какие вы пуганые! – вдруг остановился эльф. – О вас память на несколько поколений и тянется всего, больше века – уже, считай, незнаемо время. Что в летописи и хроники попало – краткий извод случившегося, иногда авторские ламентации.
– Если ты думаешь, что старый наёмник не знает мудрёных слов, то ошибаешься, – перебил Лемех. Глаза у него тоже сузились.
– Не про то речь! – отмахнулся Полночь. Эльф говорил горячо, сбивчиво, гладкость и плавность отполированной умелой речи все кудато делись. – Не помните вы ничего! Как Спаситель явился первый раз…
– Про то книги есть! Писание! – возмутился Лемех. – Не с одних глаз, не с одних слов, не одними руками написанные!
– Писание! Да там половина так, а другая – этак! Одни переписчики за столько лет тьму ошибок насажали! Речь изменилась, языки другие, и… да чего говорить! У насто, у эльфов, – память живая. Мыто помним, как Тёмная Шестёрка правила, как Древние Боги миром владели в ту пору, когда о Спасителе никто и слыхом не слыхивал! Дуотты, титаны, пятиноги – слыхал о таких? О Кристаллах Магии, в горах укрытых, – ведаешь?!
– Не ведаю, – перебил Лемех. – Как и о многом другом наверняка тоже не знаю. Но видишь какое дело – землю мне это пахать не мешает. Семью кормить. Жить в достатке.
– Это и зверь дикий может! – распалялся всё больше Полночь. – Волки с медведями о волчатах и медвежатах заботятся, еду им таскают, кто приблизиться вздумает – на куски порвут. Вы же люди, не звери, вам за нами тянуться надобно, с нас пример бра…
– Опять проговорился ты, Полночь. Ни с кого никаких примеров мы, люди, брать не станем. Как живём, так и живём. Поразному. Некоторые – поумному, а некоторые – такие дурни, что, ей же ей, сам бы дрыном огрел. Но с собой разберёмся мы уж какнибудь сами. Понял, эльф?
– Трудненько не понять, – отмахнулся тот. – Так вот, я речьто вёл к чему? Что не помните вы ничего. На поле такомто король сякойто разбил орду такуюто – и более ничего.
– А вы, конечно, другие, – уронил Лемех, искоса наблюдая за всё сильнее беспокоящейся Найдой.
– Конечно! – рубанул рукой воздух эльф. – Мы изначально – помнящие, это наш долг – помнить всё. Вам, людям, даны множества, нам, эльфам – память. Мои сородичи думают, что память – это всё, что она одна обязана дать нам силу и власть. Но это не так.
– То есть помнящие должны править теми, кто родства своего не помнит по вашим меркам, так, что ли?
– Есть такие эльфы, что об этом мечтают, – кивнул Полночь. – И в самом деле это ж только люди беспамятные всё на одни и те же грабли наступают. У нас правитель тот, кто действительно лучший. У вас – кто действительно худший. Самый безжалостный, самый кровожадный, убивающий направо и налево.
– Полночь, ну и зачем мне всё это ты втолковываешь? Доказать, что люди эльфов должны слушаться и в вашу Стражу вступать? Так я тебе объяснял уже, как речь вести надо, чтобы народ в твою роту потянулся.
Полночь осёкся, тяжело дыша.
– Только мы, эльфы, помним настоящее зло. Только мы. Вы, люди, про него забываете. Или в страхе прячете под личиной сказок, да только их настоящий смысл со временем сами и забываете.
– Ну так напомни, – разозлился наконец и Лемех. – Не ходи кругом да около! Напомни! Расскажи! А ещё лучше – покажи!
– Вот показывать я и веду, – буркнул Полночь, раскрасневшийся и сердитый, совсем не похожий на сдержанного эльфа. – Веду показывать настоящее зло. И мы, Царственные Эльфы Зачарованного Леса, его сдерживаем.
– Ещё скажи «грудью его напор встречаем» и совсем как наш ротный сказитель заговоришь. Он нам для смеха вечерами у костра донесения эмиру пересказывал. Кинт – там без витиеватости никуда…
– Сейчас всё сам увидишь, – зловеще посулил Полночь.
Узкая тропа, вся иссечённая выпирающими из земли корнями, так не похожая на петлистые, но ровные и аккуратные эльфьи дорожки, опутавшие Зачарованный Лес.
– Чувствуешь? – замогильным голосом осведомился эльф. – Чувствуешь истекающее нам навстречу зло?
Лемех пожал плечами.
– Полночь, зло – это когда девчонка, которой вы голову задурили, родной дом палит. А это просто тропа. Которую давно следовало б почистить, кусты проредить, коечто так и вовсе выкорчевать.
– Ты что?! – ужаснулся эльф. – Проредить… как можно?!
– Ну если ходить надо? – Лемех оставался невозмутим.
– Люди, – простонал Полночь, закрывая лицо ладонью.
– Ладно, – потемнел хуторянин. – Будет представлятьсято, ровно мим кинтский. Веди уж, да и всё. Сам увижу. А то, знаешь ли, у меня уже в брюхе бурчит от голода, я не эльф, одним воздухом Зачарованного Леса сыт не буду.
– Уже скоро, – Полночь быстрым шагом шёл по узкой тропе.
Здесь не было порхающих бабочек, исчезли огоньки во мху, и сам мох исчез тоже, сменённый плотным слоем чёрных листьев с седыми прожилками. Тут и там замелькали шипы.
– Не похоже на эльфьи владения, – заметил Лемех.
– Не похоже, – кивнул Полночь. – Я же сказал – обитель Зла.
– Вы, эльфы, красно говорить большие мастера. «Обитель», «Зла»… Помнится, хаживали мы в Кинте по Змеиным лесам, вот там и впрямь, что называется, «обитель», потому что каждый обитатель тебя и впрямь сожрать норовит.
– Ни во что ты, Лемех, не веришь, кроме как в своими глазами увиденное, – покачал головой Полночь.
– Это почему ж? В Спасителя верую, ибо истина.
– Кто сказал?
– Как кто? Да ты же и сказал – что у вас в Зачарованном лесу Его живым помнят, как Он впервые к нам нисходил!
– Тебя не переспоришь, – махнул рукой эльф. – Идём, тут уже совсем близко…
– А почему стражу не держите? Раз уж тут у вас «обитель зла»?
– О эльфов голова на плечах имеется.
– И у детворы тоже?
Полночь отвернулся и ничего не ответил.
Тропа обогнула совершенно непроглядную, в рост человека, завесу из обильно усеянных шипами кустов – листья на них неприятно напоминали раззявленные зубастые пасти, – и лес внезапно кончился, как отрезало.
Лемеху открылась обширная котловина – не котловина, впадина – не впадина, а так, нечто вроде широкой круглой долины, словно в землю здесь с неведомой силой врезался исполинский валун, пущенный из исполинской же катапульты.
«Весельчакам Арпаго» случалось видывать всякие места. Приходилось хаживать там, где только что отбушевал магический огонь, приходилось оставлять за спиной обширные пепелища, дотла разорённые селения и целые городки, где по улицам было не пройти изза наваленных друг на друга мертвецов, от стариков до младенцев.
В общем, видал Лемех всякое, и куда страшнее чёрносерой котловины, где на первый взгляд не крылось ничего особенного – похоже на удар очень мощного огнешара, очень, очень мощного, но в конце концов маги Ордосской Академии свой хлеб ели не даром.
Нет, не от открывшегося вида волосы у него на затылке дружно встали дыбом. И не от пресловутых «эманаций великого зла», о которых продолжал вещать Полночь, – сам Лемех никаких «эманаций» не чувствовал, как и положено обычному, хоть и уважающему себя ветерану одной из Вольных рот.
Здесь только казалось, что черноту оставил огонь. Нет, тут ничего никогда не горело, тяжёлый воздух полнил запах гнили, запах прелого осеннего листа и преющего сена.
Тут и там поднимались густокоричневые, словно тёмный эль, скелеты деревьев. Лемеху показалось – они давно мертвы, прежде чем он заметил, что ветви их непрестанно движутся, пусть и небыстро, словно руки ребятишек, пытающихся поймать в ладошки мелких рыбёшек.
И – нет, это не деревья, пусть даже и мёртвые. Это лишь напоминало стволы, лишь имело обличья веток с сучьями.
Сбивало с толку и то, что гуще всего эти «деревья» торчали по краям котловины, как и положено, если в центр её пришёлся удар чудовищного огнешара. И рядом с ними, рядом с чёрными острыми копьями поднимались молодые деревья и деревца – не ольхи и не вязы, не сосны и не ели, не дубы и не грабы, не буки и не тополя, не берёзы и не осины. Даже в Зачарованном Лесу Лемех не встречал ничего подобного. Пожалуй, больше всего они напоминали именно молодые дубы раскидистой кроной и резными листьями. Но часть их ветвей, словно пики, целились в торчащие рядом чёрные скелеты, иные сучья и вовсе пронзали их насквозь, прорастая навылет. Торчащие «острия», однако, были уже мертвы, безжизненны, безлистны. Кора отвалилась и свисала бесформенными лохмотьями, мелкие веточки все иссохли.
Со стороны это донельзя напоминало поле боя, где навечно остались сразившие друг друга бойцы.
