Молодой человек еще раз поморщился и перевел глаза на вставшего у ступеней тронного возвышения нерегиля.
– Что-то ты от меня скрываешь, – поставив локоть на колено и все так же пощипывая бородку, сказал аль-Мамун.
Их глаза оказались почти вровень – тахт низкий, а ступенек к нему много.
– Ты тоже две недели ничего мне не говорил, – угрюмо отозвался Тарег.
И одобрительно фыркнул:
– И даже не думал, надо же…
– Мой наставник аль-Асмаи был не только знатоком ашшари, но и суфием. Он учил меня сосредоточению, – сухо отозвался халиф. – Так чего ты мне не сказал?
– Это касается меня одного, – прижал уши нерегиль.
– Задумаешь опять сбежать – смотри мне… – аль-Мамун погрозился своей железной палкой так, что стало понятно – не шутит.
– Я уже понял – мука, вода, лепешки, – дернул плечом Тарег.
– Чего? – удивился человек.
– Я хотел сказать, водяное колесо, – хмуро поправился нерегиль.
– Даже не думай, говнюк, – процедил аль-Мамун. – С того света достану, клянусь девяносто девятью именами Высочайшего.
При упоминании Имени Тарик вдруг просиял:
– О мой господин! В письме ты клялся Всевышним, что заставишь меня почувствовать свой гнев! И что ж, ты не сдержишь обещания? Может, мне все-таки поработать недельку? На водяном-то колесе, а?
Халиф отрезал:
– Всевышний за великодушие не наказывает: милосердие, оно превыше любой клятвы, чтоб ты знал.
– Да-да-да, – прошипел Тарик, щурясь и снова прижимая уши. – Мир полон этому свидетельств, я знаю.
В саду оборвался очередной жалобный вскрик. За ним последовал тяжелый всплеск упавшего в воду тела. «Закапывайте эту яму!» – заорали из-за деревьев.
Аль-Мамун тяжело вздохнул. И спросил:
– Так ты определился?
– Все еще нужно?
– Мне – нужно. Я хочу знать, с кем я разговариваю. С вещью я буду разговаривать по-другому.
Нерегиль закусил иссиня-бледную губу и скривился, как на лимон.
Из-за шелестящей пелены дождя, заволакивавшей сад вместе с сумерками, донесся новый вопль. Кто-то кого-то умолял о пощаде и клятвенно уверял в своей невиновности.
– Кстати, – встрепенулся халиф. – Чего ты набросился на ту сумеречницу? Джунайд сидел у всех на виду, чего б тебе было с ним не подраться? Зачем ты полез в мой харим, о бедствие из бедствий?
В ответ Тарег искренне удивился:
– Зачем мне Джунайд? Он же смертный дурак – с него спросу нет…
– Тьфу на вашу птичью солому внутри головы, – ошарашенно пробормотал аль-Мамун. – Смотришь, смотришь на вас – вроде как мы, на двух ногах ходите. А как спросишь о чем – тьфу…
Лицо Тарика вдруг сделалось очень, очень спокойным. Он сказал:
– Ты тоже можешь спросить меня. О чем-нибудь важном.
Аль-Мамун долго молчал, изучая бледное до синеватых прожилок, нечеловеческое лицо.
И спросил:
– Ну а если не пущу к ней? Что тогда?
– Тогда будешь доставать меня с того света, – очень спокойно ответил нерегиль. – И плевать мне на все твои водяные колеса.
И еще сказал:
– Для меня это дело чести.
Подумал и прибавил:
– …И долга.
Подумал еще и прибавил:
– …Абдаллах.
Халиф долго молчал. Потом медленно кивнул. И сказал:
– Завтра доложишь, как нам прорваться через хребет аль-Маджар. А сейчас – иди, куда хочешь…
Подумал, и добавил:
– …Тарег.
Нерегиль опустился на одно колено и склонил голову:
– Благодарю тебя, мой повелитель.
* * *Айко, согнувшись, чтобы придержать у колен расходящиеся края платьев, вбежала в комнату:
– Сюда… ах… сюда идет Тарег-сама!
Майеса вскрикнула и подскочила на одеяле. На застеленном циновками голом полу одиноко темнела чашка с недоеденным супом, из нее торчала ложка.
– Оооо, какой беспорядок! – застонала аураннка.
Ахая и охая, Саюри заметалась по покою:
– Платье подать?..
– Зеркало! – умоляюще вскрикнула Майеса, в ужасе ощупывая белую повязку, стягивавшую надо лбом волосы.
Как и полагалось занемогшей, кроме повязки с крошечным бантиком, ей причиталась только самая простая лента, стягивавшая волосы под затылком. Ну и белые хитама, от которых лицо зеленее, чем у покойницы.
– Идет! – взвизгнула Саюри, падая на колени вместе с ларцом, из которого она так и не успела извлечь зеркало.
– Чашка! – придушенно вскрикнула Майеса, закрывая рукавами лицо.
Бестолково протопотав туда и сюда, чашку зелено-фиолетовым вихрем смела Айко.
За ширмами слышался громкий шелест и шорох: там рассаживались госпожа и придворные дамы. Приличия есть приличия: служанка в благородном доме не может оставаться наедине с чужим мужчиной.
– Князь Тарег Полдореа покорнейше испрашивает разрешения увидеть госпожу Майесу, – коснувшись лбом циновок, громко произнес Эда от порога.
– Дозволяю, – мягко прозвучал из-за ширм голос Тамийа-химэ.
Майеса не знала, какими посланиями обменялись госпожа и князь, – свиток с веткой акации на рукаве носила Саюри, да и что она могла там разглядеть. Но похоже было на то, что поединок откладывался. После событий в приемном зале и думать нечего было о том, чтобы продолжить его в ближайшее время: господин Тарега-сама запретил тому поднимать меч на Тамийа-химэ под страхом смерти. Так бой оставался незаконченным, а дело чести – незавершенным. Майеса разрывалась между сочувствием к князю и жалостью к госпоже, и при одной мысли об этом у нее тут же потекли слезы.
Сквозь набухающую под ресницами влагу роскошный ореол нерегиля виделся туманным и блеклым, но сапфировый отблеск печали она ни с чем бы не перепутала.
– Мне нет прощения, госпожа, – вздохнул князь. – Что я могу сделать для того, чтобы искупить свою вину и недостойный поступок?
Дыхание почти потерялось где-то в глубине груди:
– Я… я прошу прощения за то, что причинила столько беспокойства, Тарег-сама. Мне не следовало вмешиваться в дело, к которому я не имела отношения…
Майеса держала ладони крепко прижатыми к тростниковому плетению циновки и втайне благословляла аураннский обычай кланяться и говорить с опущенной головой: князь не видел, как у нее дрожали руки.
– Как вы себя чувствуете?
Ничего не значащая, пустая вежливость. Хорошие манеры.
– Благодарю… Мне уже лучше…
И, цепенея от собственной дерзости, Майеса сказала:
– В вашем присутствии я чувствую себя совсем хорошо, Тарег-сама…
Айко за ее спиной резко втянула воздух. Глубокое переливчатое сияние сапфира стремительно темнело – что я наделала, что я наделала, какой неприличный намек, как я могла так забыться…
– Я готов выполнить любую вашу просьбу, госпожа.
– Любую… просьбу?..
– Я в неоплатном долгу перед вами. Приказывайте, я все исполню.
Синева вокруг него стала совсем черной, как ночное море. Слезы капали, капали Майесе на пальцы.
– Тарег-сама… Я… прошу вас… сделайте так, чтобы сердце этой недостойной служанки более не страдало…
И, решившись, вскрикнула:
– Откажитесь от мести Тамийа-химэ! Это мое самое искреннее желание, Тарег-сама!
И в умоляющем поклоне упала лбом на ладони.
– Вы просите о том, что мне и так приказано сделать, госпожа. Зачем?
Князь мог видеть только ее волосы и вздрагивающую белую спину. А лица – не мог. Не мог видеть…
Майеса, обмирая, прошептала:
– Так сердце этой недостойной не будет более разрываться между долгом перед госпожой и… чувством… к вам, Тарег-сама…
Поскольку последние слова она пролепетала с закрытыми глазами, дальнейшее случилось уже в полной черноте безо всякого намека на синеву и сапфировый отсвет.
– Что-о? Что-о?! Какая дерзость!
Дама Тамаки.
– Неслыханная дерзость!
Дама Амоэ.
Резкий стук ширмы.
– Позвольте я лично накажу эту негодницу! Как ты посмела, мерзавка! Что ты себе позволяешь?!
Дама Отаи.
– Мои извинения, Тарег-сама. Мне жаль, что вам пришлось слышать глупые речи негодной служанки. Она будет наказана строжайшим образом.
Все. Конец. Тамийа-химэ.
– Она ни в чем не провинилась передо мной, госпожа.
Майесе показалось, что время замерзло. Вместе с пальцами и слезами в ресницах.
– Я задал госпоже Майесе вопрос, она на него ответила. У меня нет причин чувствовать себя оскорбленным.
Вежливое покашливание, треск складываемых вееров.
– Я покорнейше прошу оставить нас с госпожой Майесой наедине.
Она не решилась поднять голову, пока не стих шелест шелков по половицам дальних комнат. И удушливо покраснела, увидев черный цвет его рукава рядом со своей ладонью. Тарег-сама теперь сидел совсем близко.
– Я понял, о чем вы хотели меня попросить, госпожа. Я обещал исполнить любую вашу просьбу и намерен сдержать данное слово. Но… – тут князь вздохнул, – …я боюсь, что вы можете отказаться от своего желания, узнав о моих обстоятельствах. Я незавидный жених, госпожа.
– Тарег-сама, я знаю, что вы…
– Дело не в этом, моя госпожа.
