2
Отец войска
Басра, дом в квартале аль-Файюм
Человек, сидевший спиной к окну, то и дело сглатывал, дергая кадыком. И обильно потел: крупные капли скатывались со лба на ресницы, и тогда человек испуганно моргал. За его спиной в решетчатом выступе охлаждался здоровенный кувшин с водой, по глиняным стенкам посудины тоже стекали капли.
Испарина проступала и на лбу, и на спине человека – халат на спине быстро пошел темными пятнами. Очередная капля скатилась в глаз, и сидевший испуганно вздрогнул и беспомощно заморгал. Поднять руку и утереться он не решился.
Человек держал ладони на коленях. На виду. И старался сохранять совершенную неподвижность.
Перед ним, расслабленно облокотившись на резной столик, сидела женщина. И рассеянно накручивала на палец длинный локон. На висках звякали тяжелые, собранные в гроздья шарики серебряных подвесок. На инкрустированной перламутром столешнице тускло поблескивали чашка и медный чайник. Чай давно остыл: женщине не было до него дела.
На одутловатом, немолодом лице проступила нетерпеливая злость. Женщина недовольно поджала губы, и сидевший перед ней человек широко раскрыл глаза и задрожал.
Звякнули серебром подвески, гостья резко отпустила локон, зашуршало богатое, красное с золотой оторочкой платье.
– Зейнаб умерла, не проронив ни слова! – вдруг выпалил человек.
И резко утер текущий лоб.
Женщина в роскошной одежде еле заметно покривила губы:
– Я знаю, глупец. Я знаю. Если бы старуха заговорила, мы бы с тобой не встретились. Тайная стража обшаривает женскую половину дворца в поисках ее сообщников…
Человек снова сглотнул, дернув адамовым яблоком.
Он знал, отчего умерла старая Зейнаб. Старуху пытали, это верно: и руки в колоду зажимали, и на дыбу подвешивали. Но сидевший спиной к окну и потеющему кувшину Ваиль-аптекарь доподлинно знал: Зейнаб умерла не от боли в переломанных пальцах. Старуха умерла от того, что в ее питье подмешали настой белладонны – очень насыщенный. И Зейнаб умерла, задыхаясь и с колотящимся сердцем. Наутро стражники нашли остывший труп карматской шпионки, которая, может, и хотела бы рассказать, кому и от кого передавала сведения, – да не успела. Успела, правда, крикнуть на последнем допросе: «Я скажу все, что знаю! Я передавала записки во время пятничной молитвы, на выходе из масджид в квартале аль-Файюм!» И потеряла сознание. Очнулась старуха в подвале, а там ее уже ждал кувшин воды с подмешанным настоем. Зейнаб хотела пить, утолила жажду – и у нее очень сильно забилось сердце. Старуха стала задыхаться, хотела позвать на помощь, но горло перехватило, и дыхание ее остановилось. Навсегда. Так умерла Зейнаб.
Умерла, не успев рассказать людям барида, как выглядел человек, принимавший ее записки. И к счастью: ибо этим человеком был не кто иной, как Ваиль-аптекарь.
А кроме того, люди из тайной стражи так и не узнали, кто приказывал старухе во дворце. Например, велел подойти к ожидавшим во дворе певичке и гулямчонку – ибо знал, кто скрывается под смазливой личиной юного слуги. Знал, что во дворец тайно проник нерегиль халифа Аммара. Знал, ибо умел прозревать истинный облик под наведенными чарами – даже очень сильными, наложенными опытной рукой чарами.
И хорошо, что не узнали, ибо это была не кто иная, как женщина в красно-золотом платье, сидевшая напротив Ваиля.
– Кто еще служил тебе в Басре? – раздался из угла тихий голос, на который разом обернулись и аптекарь, и женщина.
Ваиль смотрел на шевелившуюся в углу тень, мелко дрожа от страха. Увядающая красавица в ало-золотом смерила вопрошающего лениво-презрительным взглядом.
– Вон там лежит, – наконец кивнула она в сторону смотанного ковра у дальней стены.
Словно в ответ на ее слова, сверток пошевелился и тихо застонал.
– Невольница, – пожала плечами женщина в роскошном платье управительницы харима, и серебряные шарики на висках сердито зазвенели.
Обладатель тихого голоса пошевелился, и на залитой желтоватым светом стене заколебалась его тень. Обладающее вторым зрением существо заметило бы, что тень не принадлежала человеку. Женщина в роскошном платье прекрасно видела, что у кармата длинномордая, ящериная голова с невысоким, иззубренным гребнем. А из пасти то и дело высовывается раздвоенный длинный язык.
Ковер у стены снова пошевелился – так, словно внутри кто-то извивался. С вечерней улицы доносился привычный шум: цокот копыт, крики ослятников, шарканье туфель и пронзительный крик разносчика:
– А вот кому розовой воды! А вот кому воды с сахаром, правоверные, лучшая вода в квартале, подходите, вода не из канала, из колодца, с сахаром!
Тень в углу задергалась, шипя, удлиняясь и распуская иглы гребня на голом черепе:
– Ты безумна! А если бы ковер развернули?!.
Женщина прищурила густо накрашенные глаза:
– Развернули подарок Ситт-Зубейды для сына Умм Мусы? Ты в уме ли?
– Но зачем было тащить ее сюда? Хс-ссс…
Управительница холодно отрезала:
– Я голодна.
Ящероголовый резко вскинул руку:
– Чуть позже.
– У меня мало времени, – прошипела кахрамана. – Меня ждут в хариме.
– Нерегиль остался на свободе, – так же, по-змеиному, зашипел в ответ кармат. – Он не должен возглавить армию!
– На свободе? – вдруг фыркнула женщина в алом – и звонко расхохоталась.
– На свободе!.. – закидывая голову в тяжелом серебряном уборе, смеялась она. – На свободе!..
Ящероголовый терпеливо ждал, пока кахрамана перестанет веселиться.
– Нерегиль не имеет ни власти, ни сторонников, – отсмеявшись, пояснила управительница харима. – Халиф ему не доверяет. Полководцы его ненавидят. Нерегиля халифа Аммара больше нет.
Кармат удовлетворенно наклонил голову: продолжай, мол…
И женщина снова накрутила локон на пальчик и, улыбаясь, проговорила:
– Есть нерегиль халифа аль-Мамуна. А это маленький сумеречник, которому преданы лишь джунгары.
Язычок в ящериной пасти плотоядно задвигался туда-сюда, и кармат довольно просипел:
– В аль-Ахсе нерегиль лишится Силы, да-сс…
– Лишится, – улыбнулась карминным ртом женщина. – В землях Богини нерегилю неоткуда ее черпать. А без силы от Тарика отвернется удача, и соперники отберут у него армию. Если, конечно, они не передерутся между собой раньше…
Ящероголовый медленно, довольно кивнул. И тихо добавил:
– Ты останешься в Басре и позаботишься о детях халифа, хс-сссс… Обо всех детях, всех до единого, хс-ссс…
Управительница харима сверкнула глазами и расплылась в довольной улыбке. И вкрадчиво проговорила:
– Я голодна…
От оконного выступа раздался жалобный всхлип аптекаря – тот сидел совершенно белый и блестящий от испарины. Карматский эмиссар сдвинул с подбородка черный шарф – в глазах человека он отражался как ашшарит с сухим обветренным лицом морехода. Успокоительно покивав несчастному Ваилю, он улыбнулся женщине:
– Чуть позже.
Та сжала челюсти, перекатывая под кожей желваки. Кармат спокойно спросил:
– Во дворце знают о том, что произошло под Саной?
– Нет, – процедила кахрамана. И тут же свирепо осклабилась:
– Глупцы все еще ждут подкреплений из Хорасана!..
Ящероголовый довольно надулся и с шумом выпустил воздух:
– Прекрасно! Какова численность набранного войска?
– Чуть меньше тридцати тысяч – считая ополчение, – фыркнула женщина в красно-золотом.
Кармат удивленно раскрыл глаза – а потом счастливо, от души расхохотался.
Кахрамана сидела, презрительно улыбаясь, и вертела на пальце толстый перстень с агатом.
– Тридцать тысяч! – не унимался ящероголовый. – Тридцать тысяч! Они пойдут на аль-Ахсу с тридцатью тысячами!..
И, отсмеявшись, припечатал:
– Глупцы. Они умрут, не дойдя до Маджарского хребта.
Женщина прищурилась и тихо сказала:
– Я голодна.
Кармат улыбнулся, довольно потянулся – и небрежно отмахнул рукой:
– Раз так – кушай. Кушай-кушай…
Аптекарь пискнул и попытался отползти к окну.
Женщина не обратила на него никакого внимания. Текуче поднявшись на ноги, зазвенела украшениями и, шелестя платьем, поплыла к свернутому ковру.
Нагнулась, как нитку, разорвала стягивавшую сверток толстую веревку. Выпрямилась и одним пинком раскатала ковер. Из паласа выпала связанная по рукам и ногам женщина в ярко-зеленом платье. Набеленное лицо расчертили черные от сурьмы дорожки слез. Рабыня кусала глушившую крики повязку и судорожно дергала связанными запястьями.
Брякая монистами и подвесками, кахрамана опустилась на колени и аккуратно расправила широкие, жесткие складки яркого платья. Золотое шитье огненно вспыхнуло в мигающем свете лампы.
А потом управительница харима улыбнулась, счастливо вздохнула и широко разинула рот. Из-под губ поползли кривые, желтые зубы – сплошным, неровным, на полпальца торчащим частоколом.
