Когда арьергард последнего тумена втянулся в долину Фейсалы, и кочевники уже жадно оглядывали открывающуюся волшебную панораму рукотворных озер, рыбных прудов, оросительных каналов, садов, огородов, рисовых и пшеничных полей, и снова садов с белеющими домами, павильонами и беседками, – так вот, когда два тумена джунгар вошли в долину, та пришла в движение. С обеих сторон донесся боевой клич ашшаритов. Из апельсиновых рощ на западе широкой лавой хлынула тяжелая конница «Бессмертных» – с копьями наперевес, верхом на защищенных нагрудниками лошадях. С востока, от поросших свечками кипарисов усадеб отделилась вторая лава, «Красные», до сих пор успешно прятавшиеся среди олив и виноградников: конники стояли, спешившись и привязав поводья лошадей к поясам. Джунгар взяли в клещи и стали быстро, как ремесленник срабатывает свое изделие, уничтожать.
Тем временем из трех обращенных к югу ворот шахристана на вылазку бросились конные копейщики кланов. С ревом на них пошли два джунгарских тумена, гоня перед собой пленников. Когда два конных строя сшиблись, поднялись такие грохот и крик, что ни в цитадели, ни в шахристане люди не слышали друг друга даже в подвалах.
Однако главное знамя – высокий туг с семью черными хвостами и черепом медведя на навершии – оставалось на холме в джунгарском лагере. Кочевники стояли плотной, слитной массой – огромным пятном на серо-желтом плече долины.
И тогда в холмах далеко на юге загрохотали барабаны-таблы – впрочем, на стенах крепости за страшным шумом битвы их было не слышно. Но на гребнях холмов даже сквозь сплошной саван пыли засверкала сталь – засадный полк ханаттани, укрывавшийся в скалах у ворот в страну джиннов, пошел в атаку. Это для них гулко бухал в вечернем воздухе барабанный бой. Южане и гвардия Эрдени-батура сошлись на мечах. Когда это произошло, ворота цитадели снова открылись и выпустили пять тысяч гвардейцев во главе с Аммаром. Они вклинились в джунгарский фланг, сея смятение и панику среди кочевников. Через некоторое время в лагере джунгар царила жуткая неразбериха, и вскоре туда влетели конники Аммара. Армия Эрдени-батура корчилась в предсмертной агонии.
Рассказывали, что видавшие виды степняки, стоявшие под главным знаменем, дрогнули, когда увидели налетавших «ястребов». В первых рядах скакал Тарик – а по обе стороны от него неслись два необыкновенных всадника – один на вороном, другой на золотистом коне. От них исходило призрачное сияние, а кони не касались копытами земли. Многие считали, что это досужие домыслы: мол, кто их потом видел, этих джиннов-воителей? Хватит нам и одного самийа, говорили здравомыслящие люди: и впрямь, вид самийа мог устрашить самое храброе сердце. Фигуру нерегиля окружало бело-голубое сияние призрачного мира, а меч сверкал нестерпимым блеском нездешних краев. Джунгары, вереща от страха, кидались врассыпную, едва завидев Бледного всадника.
Аммар, рубившийся в первых рядах своего отряда, к досужим рассказам потом не прислушивался. Развернувшего крылья света Тарика он видел – ахнув, один из воинов показал ему пальцем, когда самийа проскакал, как проплыл, мимо. Сиглави словно не касался земли – будто во сне, он мчался по странной серебристой дороге, которая стелилась ему под копыта. Меч нерегиля рассыпал искры и косил джунгар, как траву.
А еще Аммар видел, как справа от него вдруг возник всадник на вороном коне. А потом этот конь прыгнул через кочевничью кибитку в два человеческих роста – мягко, бесшумно, изогнувшись в полете, будто кошка. Летучий всадник тогда обернулся к Аммару, и тот понял, что на стройном воине нет шлема, а черные кудри вьются по ветру, как у девушки в озерной купальне. К Аммару было обращено худое, узкое, бледное до прозрачности лицо, с которого смотрели два огромных, без белков и зрачков, сплошь черных глаза. Аммар сглотнул и понял, что стоит лицом к лицу с одним из силат – возможно, противником Тарика в той шахматной партии в невообразимо далекой долине Мерва. Потом всадника заволокло пылью. Впрочем, Аммар не был в этом уверен – возможно, джинну надоело убивать в зримом облике, и он растаял в воздухе, чтобы стать невидимой смертью.
К вечеру под стенами Фейсалы не осталось в живых ни одного джунгара. Пленных киданей и найманов, которых выжило предостаточно, Аммар приказал пощадить.
Когда бой исчерпал себя и погас, как прогоревший костер, оказалось, что нерегиля нигде нет. Аммар забросил себя в седло своего рыжего кохейлана[24] и отправился на поиски. Потом он удивлялся себе: зачем? И отвечал себе честно – он, Аммар, боялся, что нерегиль опять исчезнет, а люди будут смотреть на своего халифа и молча спрашивать взглядами: где он? Где ангел-защитник? Почему он вечно покидает тебя, как ветреная девушка бросает надоевшего возлюбленного? Что с тобой не так, о халиф, что твой волшебный помощник не желает с тобой знаться?
Найти нерегиля оказалось довольно просто: нужно было лишь проехать чуть дальше на юг, туда, где склон долины начинал уходить вниз крутизной, опасной даже для выносливых крепконогих кохейланов. Впрочем, потом Аммар задумался: а ведь к югу от Фейсалы нет таких крутых склонов. И прогнал от себя вопрос, как не имеющий ответа.
А тогда он сразу увидел самийа: тот стоял на вершине одного из холмов, держа в поводу застывшего бледным изваянием коня. Перед ним над трупами врагов плясала джинния-сила: изгибаясь золотистой змейкой, закидывая назад голову с водопадом золотых волос, окутывая себя подолами горящих одежд и длинными рукавами, – тоненькая и страшная, как язычок нездешнего пламени.
Аммар сглотнул и понял, что имел в виду самийа, когда оскорбился в ответ на «собачью кличку». В этой тьме над погруженным в кладбищенскую немоту полем боя, в виду бесшумной пляски потусторонней девы, немыслимо было позвать: «Эй, Тарик!»
И халиф аш-Шарийа собрался с духом и крикнул, называя самийа его истинным именем:
– Тарег! О Тарег! Вернись к нам! Мы, люди, и я в том числе, хотим выразить тебе благодарность, о князь из князей народа Сумерек!
И нерегиль обернулся, словно просыпаясь, и у Аммара пробежал по спине холодок. На него смотрели огромные, серые, переливающиеся нездешним сиянием глаза, в которых нельзя было различить ни радужки, ни зрачка.
Праздновать победу пришлось без нерегиля: въехав в город, Тарик прошел в отведенные ему комнаты, завалился, как был, в кольчуге и накидке, на расстеленные ковры – и уснул. На семь дней.
На четвертый день в Фейсалу, подгоняемый истошными письмами Аммара, примчался Яхья – хорошо, что старый астроном пустился в путь еще в прошлую луну. Яхья пощупал пульс на бледном тонком запястье, оттянул прозрачное, как перламутровая раковина, веко, прислушался к ровному дыханию. И успокоил столпившихся у маленького домика близ Пряничных ворот людей – самийа спит. Просто спит. Видимо, он устал. И теперь вот спит. Мало ли, может, все воины аль-самийа так долго спят после боя, мы же не знаем.
Утром восьмого дня Тарик глубоко вздохнул, сжал кулаки, легонько вскрикнул во сне – и сел на подушках. Чуть пошатываясь даже в сидячем положении, он довольно долго вбирал в себя окружающие краски и предметы – видимо пытаясь понять, где находится. Яхья на коленях подполз к нему с чашкой айрана. Самийа долго смотрел на него, явно не узнавая. Зато, когда глаза его прищурились и посмотрели осмысленно, нерегиль резко наподдал по чашке рукой, и Яхья умылся кислым молоком по самый кончик бороды.
Старый астроном покачал головой и, вытирая рукавами лицо, сказал:
– О свирепейшее из созданий Всевышнего! Теперь я вполне уверился в том, что с тобой все в порядке и ты окончательно пришел в себя!
Мрачно осмотрев то, что было на нем надето – на второй день беспробудного сна Аммар приказал попискивающим от страха невольникам снять с нерегиля перевязь с мечом и кинжалом, доспех и вообще все, вымыть его и переодеть в чистую одежду, поэтому сейчас на Тарике не было ничего, кроме штанов и рубахи, – так вот, мрачно осмотрев себя, нерегиль встал, сделал, пару раз пошатнувшись, несколько шагов и сообщил, что ему нужно видеть повелителя верующих. Затем, явно отчаявшись в своей возможности ходить не падая, снова сел на подушки. Яхья попытался с ним заговорить, но Тарик зашипел на каком-то странном наречии, по-видимому своем родном языке, и Яхья, вздохнув, поклонился и вышел из комнаты.
Аммар явился незамедлительно. Он попытался сохранить достойный и царственный вид при входе в комнату, но у него не получилось. Халиф подпрыгнул к Тарику и тряхнул за плечи:
– Слава Всевышнему, ты жив!
Округлив глаза, самийа посмотрел на него, как на безумца, и спросил:
– Да что с тобой, человек, ты явно не в себе. С чего это я должен быть мертв?
И вдруг вздохнул и сказал:
– У меня есть новости, Аммар. Если мы хотим прекратить набеги джунгар и обезопасить аш-Шарийа от угрозы из степи, нам нужно идти в степь. Его нужно убить, Аммар. Иначе они все время будут возвращаться и накатывать заново и заново – как волны морского прибоя.
